Страница 94 из 102
— Не хочу остаться с носом, если ты сдохнешь, что весьма вероятно, — я развернул карту и снова обозначил пальцем наше текущее местоположение. — Показывай, где эти твои Сокольники.
— Вот, — ткнул Сиплый в большую зеленую блямбу с кругом возле южной окраины и расходящимися от него на север лучами. — А здесь, — указал он левее, — Сокольнический Вал.
— Рукой подать. Выйдем к реке, и по набережной до Стромынки. Авось мост еще цел. Чего расселся? Вперед, навстречу мечте.
Надежда на уцелевший мост не оправдалась. Широченному железобетонному полотну точнехонько посередке недоставало добрых двадцати метров. С левого края, правда, две стороны соединялись нитками арматуры, по которым можно пройти, но надобности в подобном риске не было.
— Смотри-ка, — махнул я рукой, подзывая Сиплого к краю. — А Гейгер был прав.
— В чем?
— Русло-то у Москвы-реки сухое.
— Это не Москва, а Яуза, — поправил Сиплый, заглядывая вниз через чугунное ограждение. — Ух, блядь! Сколько ж там всякого дерьма.
Дно и впрямь чистотой не блистало. Самое неприятное, что почти весь скопившийся лом, за исключением, пожалуй, только полусгнивших покрышек и фонарных столбов, был металлическим. Даже запруженная машинами набережная не возбуждала мой древний «ДП–5Б» так, как эта чертова яма. Стрелка указывала на цифры, близкие к пугающим.
— Все равно придется лезть. Один хер — чем дольше рассусоливаем, тем выше дозу словим. Вон там вроде железяк пореже, — указал я на брод в металлоломе, недалеко от осыпи на противоположной стороне. — Смелей, дети у тебя в любом случае будут уродами.
Мы спустились по бетонным глыбам рухнувшего моста и, перебравшись через фонящие завалы, вскарабкались наверх.
— Почему? — ни с того ни с сего буркнул Сиплый, шкандыбая вплотную за мной по груде битого кирпича между полуобрушившимся зданием и рядами автомобильных остовов.
— Что «почему»?
— Почему мои дети должны быть уродами?
— А, ты об этом. Ну, дружище, кем они, по-твоему, еще могут быть, при таком-то родителе? Мясник-наркоман с печенными в атомной духовке яйцами. Надеешься зачать сверхчеловека? Ты же медик. Да и вообще — зачем тебе дети? Я слышал, они постоянно срутся, ссутся, орут и просят жрать. Никакого навара, сплошной геморрой. Заведи лучше порося. С него хоть толк выйдет.
— Дурак ты, Кол. Над святым смеешься.
— Да ну? У тебя, видимо, было чересчур счастливое детство. Но реальные дети не те, что родились с медовым пряником за щекой, — это страшные, жестокие, кровожадные существа. Они могут замочить кого угодно без особой причины, из чистого любопытства, чтобы посмотреть, каков ты внутри. Им неведома жалость, они не знают сострадания, не чувствуют меры, не признают авторитетов, в грош не ставят чужую жизнь, да и своей не особо дорожат. Поверь мне, дети — чистое зло.
— Кол, я не собираюсь усыновлять тебя, я хочу завести собственных.
— Ну так заведи. Минутное дело.
— Вот при таком отношении и рождаются уроды.
— Знаешь, я как-то общался с одним карликом, у него еще вместо правого уха здоровенная опухоль. Так вот, что я хочу сказать — замечательный человек, умница, добряк, а уж какие манеры… Сразу видно — родителями был обласкан. Однако, несмотря ни на что, для всех он — урод. Манерный урод, и ничего больше. Да, не все решает отношение. Так что — мой тебе совет — не заморачивайся особо, найди бабу поздоровее, обрюхать, дай денег, чтоб трепетная душа не страдала, вели назвать сына Ванькой и будь счастлив.
— Ты невыносим.
— Я всего лишь принимаю жизнь такой, какова она есть.
— Но не все живут по-скотски. Большинство людей…
— Сиплый, — я, резко остановившись, развернулся, так что морда неугомонного собеседника оказалась прямо перед моей, — не рассказывай мне про большинство. И про людей не рассказывай. Ты давно не с ними. Твоя жизнь сломана и восстановлению не подлежит. Смирись. И перестань действовать мне на нервы своим нытьем.
Внушение сработало — дальше несостоявшийся обыватель лавировал меж фонящего хлама и преодолевал завалы, не проронив ни слова.
Представлявшийся таким коротким на карте путь в действительности, как это часто бывает, оказался куда длиннее. По мере продвижения в глубь города картина разрушений становилась все более внушительной. Стромынка напоминала бурую железную реку, зажатую крутыми берегами из рухнувших фасадов, так что двигаться приходилось по верхней их кромке, вплотную к домам, зачастую даже наведываясь в осиротевшие квартиры, если высота и состояние перекрытий позволяли. Часто путь наш прерывался забитыми металлоломом проулками, и тогда приходилось сворачивать, чтобы найти брод в виде осыпавшейся на дорогу высотки, похоронившей под собой смертоносное железо, или вставшего поперек проезжей части бронетранспортера, за которым становилось посвободнее.
Спустя полчаса таких маневров я решил сделать привал, а заодно и обозреть местные достопримечательности, благо очередная встретившаяся на пути коробка могла похвастать архитектурным изыском в виде относительно крепкой башни-пристройки аж о двенадцати этажах. Сиплый не жаловался, продолжая, мне на радость, хранить молчание, но заплетающиеся ноги ясно давали представление о его состоянии. Голод, недосыпание, удар по психике и химическое насилие над организмом делали свое черное дело. Я и сам пребывал далеко не в лучшей форме. К вышеизложенному списку у меня добавлялось недавнее сотрясение мозга, до сих пор отзывающееся приступами тошноты и тупой головной болью.
По пути удалось подстрелить зазевавшуюся ворону. Да, жратва в Москве дорогая. Во Владимире я бы за один «СП-5» заполучил десяток таких тощих пичуг.
Дождь закончился. На лужи вдали от железок дозиметр реагировал сдержанно, в пределах нормы. Пользуясь случаем, мы допили остатки воды и наполнили фляги свежей, после чего поднялись на крышу башни.