Эмили. Отчаянная

Девушка и сама не знала, зачем пришла сюда. После печального повествования Лали о том, что произошло, нестерпимо, прямо до зуда в теле, захотелось взглянуть на бывшее семейное гнездышко. Опять же, к чему? По необъяснимым причинам.

Оказывается, Ивета подала на развод. И их развели, никто об это даже не знал. И спустя несколько дней после получения официального документа, сестра потеряла самообладание. Её нашли без сознания посреди учиненного бедлама спустя сутки, в течение которых та не выходила на связь. А ведь всё это время, пока Эмили отсутствовала, но постоянно созванивалась, у неё не возникало сомнений в стабилизации её состояния. Наоборот, Ивета даже выглядела лучше, была деловой, нет — деятельной. Стала выходить из дома по каким-то своим вопросам. А тут раз…и…значит, вот так феерично она ставила точку в своем браке.

Почему?.. Да разве эта упрямица расскажет? Всё в себе… Не дай Бог, на её безупречную репутацию падет тень… И что в итоге?

Больно. Нестерпимо. Что же творится у неё внутри?

Девушка стиснула кулаки, а затем грубым резким движением смахнула слезы с щек.

Интересно, куда подевался её непутевый муж? Пардон, бывший. И почему никому не сказал?! Его-то точно поставили в известность с самого начала!

Злость постепенно перетекла в необузданную ярость. Не контролируя свои разрушительные эмоции, Эмили несколько раз пнула мужской ботинок, сиротливо валяющийся в коридоре, прежде чем выйти из квартиры, с грохотом захлопнув дверь.

Села на скамью во дворе и горько разрыдалась. Находиться в помещении больше не могла. А дома показывать свою жалость ни в коем случае нельзя. Вот и ярый пример того, что любовь — не панацея. Потому что у этих двоих были такие мощные чувства, срывающие тормоза, что все вокруг завидовали белой завистью. Красивая пара сильных самодостаточных людей. И вот такой плачевный конец. За сестру вдвойне обидно. После пережитых испытаний, казалось, они должны сплотиться, быть единым целым. Ведь такое горе…больной ребенок, которого больше нет. Но и семьи больше нет!

Вдоволь наплакавшись, Эмили кое-как привела себя в порядок и отправилась в университет. Надо было договориться о досрочной сдаче сессии. Ивета хотела уехать в Тбилиси, сбежать из Сочи, а девушка была решительно настроена сопроводить её и остаться столько, сколько потребуется, чтобы поддержать. Так погрязла в трясине собственных переживаний, что теперь стыдно от того, как упустила терзания сестры. Да, может, и не смогла бы предотвратить грандиозного срыва, но хотя бы была рядом! А это важно, черт возьми, важно! Чтобы близкие были с тобой в тяжелые минуты!

К счастью, в деканате ей не отказали. Удивились, конечно, что студент готов за три дня сдать такое количество предметов, но препятствовать сему рвению не стали. Бегать по преподавателям и согласовывать время — задача не из легких. И на неё ушло несколько часов.

Было странно возвращаться в отчий дом и ужинать практически прежним составом. За столом не хватало только Лали. Средняя была мрачной и почти ничего не ела, ковыряясь в своей тарелке. На неё невозможно было смотреть без боли. Челюсть сводило. А ничего сказать нельзя. Зато младшая, как и раньше, была в ударе, чем изумила родителей. Прежняя Эмили, щебетавшая без умолку, рассказывающая о Лео, Тине, маленькой Эмилии. Взгляд отца был настороженным. Конечно, он ждал подвоха. После того разговора они больше не контактировали. И сейчас девушка со стыдом думала о том, что творится у него в голове, как мужчина накрутил себя…снова постарел…

Ивета очень рано отправилась спать.

Эмили, убирая посуду, сообщила маме о своих намерениях:

— Ты с ней поехать не можешь, потому что нужна здесь Лали с детьми, без тебя она не будет спокойно работать. А папе, естественно, нельзя оставлять свой пост, это слишком важно. Зато я свободна. Уже договорилась, к концу недели сдам сессию, и в выходные мы уедем. Бабушка с дедушкой обрадуются, как раз лето впереди, солнышко, грузинский колорит. В общем, думаю, смена обстановки пойдет на пользу, да и не зря же она сама хочет туда сорваться…

Женщина окинула её пристальным, слишком пристальным взглядом. Какое-то время молчала, машинально раскладывая продукты, а потом неожиданно плавно опустилась на краешек кухонного дивана и вздохнула.

— Ты когда успела повзрослеть, моя девочка?

Девушка вдруг поняла, вот он — подходящий момент.

Присела на корточки перед ней, а затем и вовсе плюхнулась на филейную часть, после чего уткнулась подбородком в мамины колени и доверчиво уставилась ей в глаза исподлобья.

— Твоя же, мам?

На макушку опустилась теплая рука, несколько раз погладившая по голове. Материнский взор наполнился бескрайней любовью. Океаны не шли ни в какое сравнение с этой самой любовью по масштабам и наполненности. Ни что не шло в сравнение.

— А чья же ещё, глупышка? — улыбка озарят родные черты.

— Могла бы быть чужой. Но ты меня спасла, приняв в семью, — берет свободную ладонь и осыпает множеством мелких поцелуев. — Я тебя очень люблю, мамочка. Ты невероятная женщина, совершившая подвиг. Я всегда буду тебе бесконечно благодарна. О лучшей маме просто невозможно мечтать. Очень люблю. Клянусь, я тебя никогда больше не обижу. Прости…

Та оцепенела от этих откровений, сидела неподвижно, ошарашенно вглядываясь в дочь.

Которая теперь знала.

Эмили, растерявшись, стала сбивчиво рассказывать о том, что услышала всё случайно, и много лет это не давало ей покоя, и именно тайна рождения стала причиной изменений в её поведении и дальнейшего отъезда в Москву. А потом резко замолчала. Проворно вскочила и обняла её, уткнувшись в шею. Зачем все эти лишние слова? Мама и так поймет.

И мама поняла. Стиснула в объятиях. И обе тихо плакали.

— Всё хорошо, это не будет обсуждаться. Даже так — это забудется. Обещаю. Уже забылось.

— Да, не стоит ворошить прошлое, дочка. Достаточно всего, что я сама пережила. Не думай об этом. Мы с папой тебя любим. А он…просто обожает. Не отталкивай его.

— Не буду…

Кажется, груз с характерным тяжелым звуком плюхнулся куда-то в бездну. Ничто не сковывало теперь. Окончательная свобода…

Заварив крепкий чай, как он предпочитает, Эмили вошла с чашкой в отцовский кабинет. Когда была маленькой, ненавидела его частое отсутствие в этой комнате. Постоянно мешала своими приходами, создавая шум, словно целый цыганский табор. Пела и плясала для него, лишь бы оторвать этот искрящийся весельем, но внешне очень строгий взгляд. Папина дочка, вот кто она. И никак иначе.

Он задумчиво рассматривал её, пока девушка приближалась. Может, пытался вспомнить, когда Эмили заходила к нему последний раз… Так давно…

— Годы летят, — изрекает грустно.

— Но ты у нас ещё ого-го, пап!

Опустив напиток на столешницу, она встречается с ним взглядом.

Да, я всё обдумала. Да, была неправа. Да, я не стану тебя осуждать, как было до этого. Да, я всё понимаю. Да, я теперь другая.

А вслух:

— Прости меня, пожалуйста… Пусть эта тема будет закрыта раз и навсегда. Хватит с нас всех.

Ничто не заменит папиных рук, объятий, запаха, шершавых губ на щеке, безграничного обожания в глазах.

— И как я без этого жила? — шепчет, прижимаясь крепче. — Прости.

— А я и не жил вовсе. Существовал. Гадал, чем провинился. Чего недодал…

Сердце щемит от нежности. Такой сильный взрослый мужчина — и такие несвойственные потерянные признания.

— Не надо, пап, — молит слезно, отстраняясь и заглядывая в удрученное лицо, — ты тоже мой герой, как и мама. Неважно, что было. Важно, как вы распорядились незавидным положением, как вышли из него… Достойно. Я тебя люблю.

Ещё раз смачно чмокнув его и боясь окончательно расклеиться, Эмили отскочила и заговорщически подмигнула:

— Пока мама не видела, я добавила тебе пару ложек коньяка. Тс-с-с.

Широкая почти мальчишеская улыбка служила лучшей наградой. И как в детстве ей погрозили пальчиком:

— Хулиганка!

А что ещё надо для счастья?..