Эмили. Отчаянная

— Глупец! — папа неуклюже обнял его на радостях.

С того дня сломленный и поверженный инвалид пообещал себе хотя бы ради родителей, вложивших в него столько сил и средств, попробовать восстановиться. Время шло, прогресс наступал семимильными шагами. Это бесило. В двадцать пять всё еще стремишься ко всему и сразу. Но парня хвалили, уверяли, что всё лучше, чем предполагалось. Он не верил. Злился. Ненавидел себя. Пожирал изнутри, занимался самобичеванием. Окончательно замкнулся. Но продолжал заниматься с приходящими специалистами и самостоятельно. Лишь спустя два года, полных мук, терзаний, мысли всё послать к черту, Марсель сделал свой первый нетвердый шаг, обливаясь потом. Еще год ушел на то, чтобы научиться ходить заново. Как ребенок. Поразительно. А спустя еще один — из дома исчезло дорогостоящее оборудование, следы посторонних людей.

На смену пришел полноценный спортивный зал, в который переделали гостевую комнату, и где уже двадцативосьмилетний мужчина проводил часы напролет. Игнорируя запреты. Разрывая легкие. Наращивая еще больше мышечной массы. Только он, его боль и такой способ сублимации. Отражение в зеркале, постоянно напоминающее о том, что урод на серебряной глади — результат необоснованной самоуверенности и веры в безнаказанность. Привет, пожизненно хромающий калека с обезображенным лицом. Кому ты теперь нужен?

Где-то на заднем фоне маячила Амалия, вписавшаяся в его существование своим ненавязчивым присутствием. Так и не ушла. Лелеяла надежду, что… Что? Станут семьей? После всего, что она пережила из-за него, Марсель скорее отрезал бы себе руку, чем прикоснулся бы к этой невинной девушке, испачкав собой. Но он пытался как-то загладить свои грехи. Сделал так, чтобы ни в чем не нуждалась и получила стоящее образование, заставив вновь поступить. Но уже туда, куда Амалия мечтала, а не оставаться на филфаке, потому что ее родители настояли в свое время.

Его затворничество сопровождалось строками. Глотая книги, абсолютно разные по содержанию, мужчина пытался залатать дыру внутри. И постепенно свыкся с тем, что он больше «неживучий» — останется изгоем навсегда. Достаточно страха и испуганных взглядов, брошенных в него за те разы, что ездил в клинику на обследования. С ума сойти. Когда-то бегали за ним, а теперь — от него. Какая ирония судьба.

Финансовый рынок и фондовые биржи были изучены от корки до корки. Обладая недюжинным умом, Марсель решил прикоснуться к этой сфере, страстно желая покрыть все расходы отца и вернуть огромные долги, что тот набрал, но в которых не признавался. Забывал, что его сын отлично умеет считать. Реабилитация такого тяжелого случая, включающая медикаменты, консультации и оборудование, стоила баснословно. И мужчина понимал, что бизнес отца теперь держится на честном слове.

На третий год, наряду с тем, что начал ходить, Марсель стал зарабатывать. Инвестиции, сделанные задолго до этого, приносили доход. Незначительный. Первое время. Он умело вкладывал и эти крохи. Терпеливо ждал. Понимал, что это небыстрое событие.

Потом внезапно понял, что ему не хватает работы руками. Нечто, куда можно вложить накопившееся внутри болото, израсходовать эти дрянные чувства, притупить зов совести, ненависть к себе и сокрушение перед прошлым. Он не мог говорить об этом. О диком страхе, испытанном поначалу. О безнадеге, текущей по венам. О стыде перед родителями и этой прекрасной девушкой. О бездарно упущенных возможностях и той жизни, которая у него могла быть. Ведь Марсель очень хорошо понимал, какой потенциал в нем заложен. А он его про*бал в своё время. Ни меньше ни больше. Злость на себя требовала выхода. Вот тогда и пришла идея с кузницей. Поэтапная покупка нужного оборудования, вникание в азы этого великолепного тонкого искусства.

В общем-то, жизнь устаканилась. Сторонний заработок помог в течение последующих лет вернуть весомую часть отцовских долгов. Сутки мужчины занимали физические нагрузки, чтение и ковка. И такой спартанский уклад вполне устраивал Марселя, который начал получать удовольствие от всего этого. Удивительным образом он привык к своему одиночеству. Да, были родители, Амалия, тот же Ваграм. Приятели, с которыми не обрывал связи, переписываясь и созваниваясь время от времени. Но не было энтузиазма. Не было того парня, который был центром вселенной. В нем что-то умерло. Живая сущность уступила место некой статичной субстанции. Мужчина знал, что ничего выдающегося его попросту больше не ждет.

Квазимодо сознает, где его место.

Около четырех лет назад в его жизни появилась Нелли. Случайно познакомились в компании общих друзей, когда Марселя пригласили на свадьбу. Вообще, он избегал такие сборища. Торжество Ваграма и Лали — первое масштабное событие, которое он посетил. Даже Ник не удостоился такой чести. А ведь у него уже двое детей. И неизменно родители присутствовали на этих важных этапах. А он не смог. Только исправно отправлял подарки и заочно любил новых представителей фамилии Бавеянц. Как иначе?

Черт его дернул поддаться уговорам старого друга, который божился, что смертельно обидится, если мужчина не явится. Что ж. Он предупредил, что распугает гостей, даже пошутил, что жених, кажется, этого и добивается не без его помощи…

Да, Марсель постепенно впадал в ярость, собирая бесчисленные любопытные взоры, вспыхивающие ужасом каждый раз, когда подлавливал на этом того или иного гостя… Корил себя за то, что всё же пошел. И вдруг среди этого изобилия взглядов поймал один совершенно иной — сосредоточенный и что-то рассчитывающий. Нелли без стеснения села к нему и с ходу поинтересовалась, почему он не облегчит себе существование, сделав серию операций, которые поднимут веко, практически закрывшее левый глаз, уберут излишки кожи на подбородке, что безобразно зашита, а также разгладят лицо.

Признаться, мужчина опешил. Слушал, как незнакомка перечисляет плюсы, среди которых самое важное — зрение. А ведь оно действительно упало из-за этого дефекта, мешающего полноценно наслаждаться процессом чтения и ковки…

Завязалось знакомство. Естественно, Марсель согласился не сразу. Почти полтора года спустя он решился на этот шаг. Доверился Нелли, работающей ассистентом ведущего хирурга города. И не пожалел. Снова реабилитация, лишения и какая-то раздражительность, которые, впрочем, были сносны. Зато результат…результат изумил. Пусть он и отращивал щетину, пытаясь скрыть часть повреждений, как и прежде, теперь его взгляд был открытым. Словно заново научился смотреть на мир широко, как и положено… Наверное, ему никогда не расплатиться с ней за это…

* * *

Мысль о том, что о дальнейшем общении со своей невестой рассказывать Эмили не стоит, мгновенно отрезвила мужчину. Он будто очнулся. И с удивлением понял, что девушка сидит на его коленях, уткнувшись носом ему в изгиб шеи, и тихо дышит. Когда только успела перекочевать? И как же всё-таки приятно ощущать её близость. И осознавать, что она всё еще здесь, не оттолкнула, не сбежала.

Наверное, молчание продлилось долго. Эмили обрабатывала полученную информацию. И мужчина ждал чего угодно, — вердикта, новых вопросов, даже жалости, — но не того, что последовало:

— Давно ты играл в снежки?

Подумал, что ослышался. Поэтому не пошевелился.

Зато девушка проворно оторвалась, явив огромные и невероятно сверкающие возбуждением глаза.

— Уверена, если покопаться, можно найти пару вещей Амалии. Я могу переодеться. И мы слепим снеговика. У тебя есть морковка?..

Вплоть до того момента, как его, обескураженного и не до конца верящего в происходящее, вытащили в заснеженный двор, Марсель не верил, что она говорит серьезно. Но когда ему в нос прилетел снежок… О, это ударило по достоинству.

Этот дом, бывший тихой узницей отчаявшегося затворника, никогда не слышал столько смеха и радостных возгласов. Казалось, даже внешние стены содрогаются от зычного мужского хохота, когда они с миниатюрной девушкой оскверняли каждый сугроб, валя друг друга с ног по очереди и всенепременно подписывая соглашение о краткосрочном перемирии чувственными поцелуями. Снеговика они «родили» лишь спустя полтора часа. Морковка таки нашлась. А к ней — подходящий шарф, пара темных пуговиц и даже маленькое ведро. Всё в лучших традициях снеговикопроизводства.