Эмили. Отчаянная

Эмили выбрала другой путь. Быть честной с самой собой и жить по совести. Даже если это в глазах общественности приведет к осуждению. Ее тайная связь с Марселем вызвала бы тихий ужас у всех родных, и она прекрасно знала, что это удар по репутации семьи. Каково же лицемерие, правда? Несмотря на тайну, что они столько лет хранят, ее тягу к любимому человеку заклеймят без малейшей запинки. И вот это-то и отрезвляло.

Но дело было не только в этом.

Делиться своим миром, где их только двое, ни с кем не хотелось.

Абсолютно.

Тина, знавшая все вплоть до прошедшего Рождества, постоянно задавала вопросы, говорила, что Эмили расцвела, выглядит чуть иначе. Но девушка отмахивалась. Стойкая потребность сохранить этот хрупкий момент своей жизни не давала ей свободы действии в общении на эту тему. Одна часть — пела и желала крикнуть всему земному шару «Смотри, он — мой!», другая — требовала тишины, в которой разбавляла это счастье нотками горечи. Вот уже месяц… Противоположные по спектру чувства сплетались в ней замысловатыми узорами, и это было естественно и неизбежно. Говорят, если любишь, всегда немного больно. Но ей было очень даже не «немного»…

* * *

Эмили целовала его с упоением. Не насыщалась прикосновениями к коже мужчины. Ее руки почти всегда тянулись к гладковыбритому лицу и скользили по нему теперь уже уверенно и со знанием дела. Левая сторона — неизменно деформирована, но подушечки считывают ее совершенно по-особенному.

— Вафельный…

Помнится, она однажды в истоме сглупила, выдав данную мысль вслух. И потрясло это обоих. Девушка подумала, что выглядит в его глазах инфантильной дурочкой. Впервые остро ощутила безнадежную пропасть в возрасте и опыте. Иногда честность и обнаженность чувств выходят боком. Он тогда смотрел долго-долго, внимательно и сосредоточенно. Так…что ей срочно захотелось оправдаться:

— По тактильным ощущениям часть тебя смахивает на вафельное полотно. Знаешь, из него шьют полотенца?.. На ощупь приятно и необычно.

И резко замолчала, поняв, что делает только хуже своими нелепыми откровениями. Но Марсель ничего не сказал. Непроницаемый взгляд зацепился за ее поджатые в негодовании губы. А потом их умело и виртуозно оживили… Тогда эта оплошность была предана забвению. Потому что жгучая ненасытность чувствовать его брала верх над всем остальным.

Вот и сейчас, когда пришла за оставленными во время подготовки к экзаменам учебниками, что штудировала, пока ожидала любимого в его квартире, Эмили не сдержалась и приникла к горячему и вкусному после глотка кофе рту. Это имело весьма закономерные последствия, затянувшиеся на последующий час.

Ранний подъем имеет свои плюсы, и они никуда не опаздывали. Но работу никто не отменял, поэтому девушка нехотя оторвалась от него и стала натягивать домашний костюм с анимацией.

— Забыл сказать, я еду в «Куш». Оказывается, пропустил пару подписей, пока заменял отца, надо заполнить. Так что, собирайся, через час поедем вместе.

И сказано это было таким тоном, что возражений у нее не возникло. Да и о каких возражениях может идти речь после такого утра?

Эмили собрала волосы в пучок на затылке и кивнула, взяв в руки книги. Ей нравилось, как он смотрел в такие моменты после крышесносной близости. Умиротворенно. Как победитель. Она натягивалась струной при этом. Наверное, каждая женщина в той или иной степени может признать свое всемогущество и власть над мужчиной, который упивается ее телом, душой и разумом. Да, он считает себя победителем, но разве не она — его победа? Вожделенный трофей и цель. Настолько значимая цель, что он переступил через свои принципы. Это цепляет. И в этом хитросплетении философских дум приходишь к определенному выводу. Мужчина — победитель, да, но одерживает эту победу не над ней, а во имя неё, женщины. Разве нет?..

Размышляя, что же в этой цепи есть доминанта, девушка спустилась к себе и открыла дверь. Положила учебники на пуф и прошла к кухонной зоне, чтобы попить воды. Сердце ушло в пятки от испуга, когда на диване она увидела…плачущую маму. Тут же бросилась к ней и рухнула коленями на ковер перед ее ногами, к которым осторожно прикоснулась:

— Что случилось? — глухой голос будто отдавал эхом в большом пространстве комнаты. — Мам?

Та подняла на нее измученные, полные горечи и усталости глаза, в которых неизменно светилась любовь и тревога. Еще не зная, что стряслось, Эмили ощутила, как ком подкатывает к горлу.

Господи, разве у нее могла быть другая…мама?

Эта мысль поражает своей чудовищностью.

— Эмили…дочка… — всхлипывает надрывно, — ты что…правда?..

Девушка не может понять, о чем этот бессвязный поток слов.

Пока машинально не тянется к нежным ладоням, чтобы как-то поддержать…и не замечает в них зажатую пачку презервативов.

В ту же секунду каменеет. На нее накатывает холодное оцепенение. Словно ребенком, невинной девочкой и порядочной дочерью была в прошлой жизни. Не в этой. Совсем не в этой.

«Да, мама. Представляешь, я тоже стала женщиной. Я наслаждалась прикосновениями мужчины. И сама дарила ему это наслаждение.

Ты не ожидала от меня, правда? Твое воспитание не включало таких импровизаций с моей стороны. Вы были уверены, что, как и положено, это событие произойдет после свадьбы, традиционной, красивой и обширной. Так ведь заведено, и обе твои дочери следовали этому принципу. По чести и совести. А я вот такая непутевая.

Мама. У меня был выбор, ты не подумай. И я его сделала осознанно. Урвала свой кусочек счастья. Но разве это уложится в твое представление о поведении молодой девушки? Сможешь ли ты объективно принять мою позицию и не корить себя?

Не сможешь.

Опять подумаешь, что не додала чего-то, потому как не являешься мне кровной… Я помню твои мучительные метания в том роковом разговоре.

Нет, никогда так с тобой не поступлю».

— Ты, что, расплакалась из-за этого? — тон ее приобретает невинность. — Мам?

Она смотрит затравленно, крупные слезы скатываются по круглым щекам. У нее такая кожа чистая, ровная, с небольшими лучиками морщин вокруг глаз. Интересно, если бы не полнота, оставалась бы мама такой же молодой? Или на лице появились бы неизбежные изломы в силу возраста? Обычно, когда люди худеют, в чертах явнее проскальзывают годы. Или это работает только по отношению к чужим людям, а родные всегда кажутся…особенными?

— Эмили! — выдыхает укоризненно.

— Мам, это отголоски холостяцкой жизни Ваграма. Мы когда убирались, видимо, не заглянули в этот комод. А я вчера обнаружила, вытащила, чтобы выбросить, положила и забыла, наверное. Ты чего?..

Как это называется? Ложь во благо? Пальцы забыла скрестить.

Во взгляде собеседницы появляется надежда, облегчение и доля смущения. Она неловко смахивает влагу и касается холодными пальцами рук Эмили в неимоверно беззащитном жесте.

— Ваграма? — все еще с сомнением.

Девушка кивает, забирает уличительную коробочку и встает, решительно направляясь к мусорному ведру и демонстрируя «правоту» своего заявления.

Сглатывает, жмурится до вспышек под веками и беззвучно вздыхает, пока стоит спиной к родительнице. Стыдно? Не то слово. И горит, будто подожгли по всему периметру. Хаос вокруг приобретает новые грани с привкусом раскаяния. Срамота.

Мама ведь накрутила себя, представила все в подробностях, посетовала…что ее малышку… Так, надо закругляться.

Бодро повернувшись, Эмили пытается улыбнуться:

— Я к соседке за учебниками сходила… А ты чего в такую рань заехала?

— Возвращалась после физиотерапии, как раз ты по пути. Давно я не была у тебя, просто вдруг захотелось…

У нее были проблемы со спиной, и такие сезонные комплексы стали обыденной вещью. Причина лежала на поверхности — ей действительно надо было сбрасывать огромное количество лишнего веса. Но об этом вслух в семье никто не говорил. Это же их Розочка, ранимая, мягкая и совершенно безвольная, если дело касается вкусной еды. Ее стряпню обожали все, но, как бы смешно ни звучало, она являлась главным ценителем и гурманом. Готовила много, прямо с размахом и безумно вкусно. И сколько Эмили себя помнила, мама всегда была пышечкой, но в последнее время стала довольно необъятной.