Посылка из Полежаева

— Тиша, ну будет суд. вот и оправдают его.

— Да не оправдают! — Он поднял на мать полные слёз глаза. — Нам Мария Прокопьевна говорила, расправу готовят.

Варвара Егоровна не знала, как Тишку и успокоить.

— Тиша, ты же большой теперь… В первом классе не плакал, — слукавила она. — А в третьем будешь реветь?

Тишка обтёр рукавом глаза, но слёзы, как градины, выкатывались и скользили по щекам.

Варвара Егоровна расстегнула на Тишке пальто — никогда за ним так не ухаживала, не потакала ему, а тут и у шапки узел распутала, будто сын не смог бы этого сделать сам.

Она налила Тишке щей, нарезала хлеба и, усадив его за обед, и не хотела, да взялась за районную газету.

Ну, так и есть, по вчерашней газете проводила Мария Прокопьевна с классом беседу.

«Новая попытка судилища» — называлась заметка.

«Генерального секретари Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана будут судить по законам военного времени, утверждает выходящая в Сантьяго газета «Ультимас нотисиас». Луису Корвалану и другим видным деятелям блока Народного единства хунта предъявит стандартные обвинения в «подрывной деятельности». Формула «по законам военного времени» означает, что власти намерены проводить суд в упрощённом порядке — без адвокатов и свидетелей. Причём не в столице страны, где диктатор Пиночет опасается возможных волнений, а в военно-морской крепости Вальпараисо.

Весть о новой попытке судилища над Луисом Корваланом и другими чилийскими патриотами вызывает гневное возмущение народов Латинской Америки».

Тишка гремел о тарелку ложкой. В другое бы время Варвара Егоровна прикрикнула на него за это, а тут прикусила язык.

2

Снег под ногами отмякше продавливался. Тишка вышел к реке и хотел но льду, но тропке-прямушке, пробитой от дороги к дому Серёжки Дресвянина, подняться на заснеженный холм и постучать дружку в наполовину оттаявшее от морозных рисунков окно. Но под обрывистым берегом темнела расплывшаяся широким пятном вода. Она полыньёй расползлась от словно бы осевшей вниз проруби, а у берегов бугрилась жёлтым неровным припаем. Тишка, опасаясь намочить валенки, повернул назад и направился к Серёжке в обход, через мост.

Неузнаваемо почернел за рекой лес, принизилось ватное небо, и даже птицы, видать, не рады были обманчивой оттепели: нахохленно ощипывались воробьи, присмиревше вышагивали по дороге вороны, и сорока, устроившаяся на перилах моста, не крутилась, не тараторила, а лениво проводила Тишку нелюбопытным взглядом.

Перед крыльцом Тишка рукавицей обмёл с валенок снег и только тогда увидел на лестнице веник-голик. Он поднял голик, похлестал себя по запяткам, где снег скатался цепким репьём и заледенел. Посмотрел вверх, на дверь.

Дверь была на замке. Серёжка, скорей всего, убежал с бабушкой Ульяной на ферму. Бабушка у него непоседа, ей минуты без работы не протерпеть, и Серёжка такой же — как ни смеются над ним ребята, а всё ходит доить коров. Так «доярочкой» его и зовут…

Больше душу отвести было не с кем. Не перед братом же Славкой изливать её, да Славка и слушать Тишку не будет.

— Катись колбаской по Малой Спасской! — закричит он на младшего брата. — Мне уроки надо учить…

— Ну, а уроки выучишь?

— Тишка, ты что? — вылупит он глаза. — У меня времени и без тебя не хватает… Я вот и к Алику не успеваю, а мы радиоприёмник с ним собираем, сам знаешь…

Знает Тишка этот радиоприёмник… Сначала Алик Макаров беспроволочный телефон изобретал — ничего не вышло, а теперь взялся за радиоприёмник. Тишка однажды заглянул к нему — братец родной вытурил:

— Катись, катись! Тут не твоего ума дело.

Ну, не его, так Тишка в друзья к ним и не навязывается. Он зашёл поглазеть, а не помогать. Конечно, всё-таки шестиклассник, и ему с младшим братом неинтересно.

Правда, Алик со Славкой выпроводили Тишку не из-за того, что они при появлении его сразу начинают зевать, и не из-за того, что он путается у них под ногами, мешает работать. Нет, Тишка мышью сидит в сторонке, лишнего вопроса под руку не обронит, чтобы строителей с настроя не сбить — сопит себе да поглядывает, как они паяют, сверлят, связывают проводки, выкручивают и закручивают лампы. Выпроводили они его в прошлый раз оттого, что о девочках говорили. Тишка зашёл — Алик руками размахивает:

— Ты ей, Вячеслав, письмо напиши, не ответит — в стихах составь, я помогу… У меня где-то даже и образец есть…

Он кинулся образец искать, а у дверей Тишка пыхтит.

— Подслушиваешь? — спросил Алик, насупившись.

— Да была нужда про любови про ваши слушать.

Всё равно выставили его за дверь.

— Смотри, — погрозил на прощание Славка, — проболтаешься где — головы не сносить.

Тоже мне, атаман выискался…

— Не бойтесь… — пообещал им.

Тишка, если бы и знал, о ком они говорили, не понёс бы по деревне сплетню. Ему-то какое дело. Охота — пусть составляют письма, пускай пишут. Тишку это ничуть не волнует.

Вот сейчас он шёл мимо дома, где жил Алик Макаров, и ноги сами свернули к крыльцу.

Душа требовала излиться. С матерью серьёзно не поговоришь: мать, чуть чего, начинает его утешать, успокаивать. А Тишка же чувствует: и сама своим утешениям не верит. Оправдает, говорит, суд Корвалана, а сама о суде впервые от Тишки и услышала.

Тишка поднялся по лестнице, открыл дверь.

Изобретатели что-то паяли.

— A-а, Тихон Ива-а-ны-ыч… — злорадно протянул брат, подняв на Тишку слезившиеся от дыма глаза.

Тишка насторожился: величанье по отчеству для него — как нож в сердце. Прошлым летом приключился с Тишкой конфуз. Отец привёз из Берёзовки три арбуза, и все три оказались такие вкуснющие, что Тишка, пока они со Славиком не доели последний ломоть, не отвалился от стола. А утром проснулся — до шеи мокрый. Мать, не подозревавшая ни о чём, сдёрнула с него одеяло, чтобы не потягивался, а вставал побыстрее завтракать, и удивлённо воскликнула:

— Тишка, да что это с тобой?

Тишка пристыжённо покраснел.

— Это я вспотел, — извернулся он.

Но Славка-то тут как тут:

— Мамка, он врёт, он в кровати напрудил, — и наябедничал о конфузе отцу.

Отец посмеялся над Тишкиной изворотливостью — вот, мол, придумал: «вспотел», — но, когда в другой раз привёз из Берёзовки арбузы, предупредил сына стишками:

— Тихон Иваныч, снимай штаны на ночь.

А придёт день — ты их снова надень.

Славка сразу же подхватил стишки, как поговорку. Отец и сам был не рад придуманной шутке, погрозил Славке пальцем:

— Будешь дразниться — смо-о-три!

Славка смотрит… Отвернулись родители, он опять за своё…

Мать не единожды отвешивала ему за это подзатыльники, но Славку разве уймёшь.

На этот раз дальше «Тихона Иваныча» не пошло.

Славка, набычившись, стоял и смотрел на брата:

— Ну? Чего припёрся?

— Вы слышали? — без обиняков приступил к делу Тишка. — Они его будут судить.

Лицо у него было явно растерянное, голос подрагивал, и это произвело на изобретателей впечатление. Они настороженно переглянулись, и Тишка понял, что Алик со Славкой ничего до сих пор не знают.

— А у вас разве не было? — удивился он.

— Чего? Чего не было? Ты нам мозги не пудри! — первым опомнился Славка и выдернул из розетки паяльник. Олово, ртутными шариками плававшее в банке из-под гуталина, затвердело сплошным чёрным блином.

— А у нас Мария Прокопьевна проводила, — задумчиво проговорил Тишка. — Почему же у вас-то не было…

Славик вздел руки к потолку.

— Вот видишь, Альберт, какой у меня брат! — воскликнул он, почему-то назвав Алика Альбертом. — Тебе хорошо: ты в семье один. А мне-то за что такая кара?

Алик на его вопрос не ответил — и правильно сделал, потому что Славка сморозил явную чепуху: какая кара ему от Тишки — сплошная выгода. Дров Славка не носит, за водой не бегает, только и знает книжки читать. Тишка всю работу за него ведёт по дому. Славик опустил руки долу: