Ангел-мечтатель

— А что же он хочет? — прищурился Первый.

— Лежать, — пожала первородная плечами. — Есть, пить, спать … — Она слегка запнулась. — Скучно.

Это точно, подумал Первый, ему в макете просто делать нечего. А вот на планете, когда им обоим придется постоянно приноравливаться то к холоду, то к жаре, то к свету, то к тьме и еще и пищу себе искать, и покровы для тела добывать, и жилище в порядке содержать — некогда ему будет об иерархии думать.

С того момента — отведя первородную назад в макет, еще раз напомнив ей о терпении и пообещав закончить ее будущий мир как можно скорее — он работал над этим без перерывов на темное время и даже на раздумья.

Ту недоработку, о которой он вспомнил прямо перед встречей с первородной, пришлось отложить. Он тогда понял, что, обеспечив обитателей своей планеты пищей во время пересечения водных просторов, одновременно лишил их обычной питьевой воды. А образовавшиеся после наклона планеты безжизненные песчаные пустыни показали ему, что в списке жизненно необходимых потребностей всех живых существ вода стоит значительно выше пищи.

Этими пустынями он и занялся. Разместить в них водоемы труда не составило, но они тут же высохли под палящим солнцем.

Пришлось укрыть их под поверхностью — что снова поставило перед ним вопрос, как указать двуногим, где они расположены.

Растительность в таких местах прижилась — после того, как он существенно удлинил ее корни — но жара убивала ее листья ничуть не хуже, чем холод.

Пришлось снабдить последние плотной оболочкой, удерживающей в них влагу — чтобы поддержать двуногих, пока они будут заняты поисками подземных резервуаров.

К модифицированной растительности тут же потянулась мелкая живность, набросившаяся на жизнетворную листву и оставляющая после себя обглоданные, неразличимые с полусотни шагов скелеты растений.

Пришлось обеспечить часть из них острыми иглами — как на тех, которые выжили в холоде — чтобы влаги хватило и дву-, и четвероногим.

Последнее решение стало предметом его особой гордости — притянутая сочными, мясистыми листьями живность одновременно становилась источником пищи для первородных.

Оставались еще участки планеты, где свет и мрак сменялись значительно реже, чем в других местах, а холод вообще не уступал теплу. Там перед ним встала прямо противоположная задача: замерзшая вода покрывала всю поверхность, куда ни глянь, а вот растительность исчезла полностью.

К его удивлению, несмотря на это, живность там осталась, самостоятельно, снова без его участия, изменив пищевую цепочку — он обнаружил в толстом слое замерзшей воды отверстия, открывающие доступ в водоемы, обитателями которых и питалась оставшиеся на поверхности создания.

Но из чего соорудить жилища для двуногих, он так и не придумал, как ни ломал себе голову — и также оставил эту задачу на потом. В конце концов, первородным понадобится какое-то время, чтобы обжиться в более благоприятных условиях — прежде чем осваивать и водные, и пустынные, и ледяные просторы.

Ему этого времени должно хватить, чтобы заняться последними более детально. Он лишь изменил окраску живности в вечном холоде под стать окружающей ее белоснежной равнине — чтобы двуногие сочли ее не менее безжизненной, чем жаркая пустыня, и воздержались пока от их изучения.

Разворот гор, чтобы гасить ураганные ветры, также незапланированно затянулся. Там он снова не удержался, не ограничился строго необходимой модификацией — разделил скалы узкими ущельями, в которых каждый звук множился, как между двумя холмами в макете.

А потом просто не смог оставить эти горы сплошными — выдолбил в них с десяток копий своей самостроящейся пещеры.

Чтобы они функционировали как следует, к ним нужно было подвести воду, и покончив с этим, он и там не смог остановиться и, махнув на спешку рукой, изменил напоследок русло части водных потоков, подведя их к краю скал, откуда вода обрушивалась сплошной стеной на расстилающуюся за горами равнину — с оглушительным ревом, с мириадами микроскопических брызг, окутавших стену воды плотной дымкой, и значительно более крупными, чем в макете, разноцветными дугами, висящими над ними …

Глава 4.4

За все это время он ни разу не вернулся к себе в башню, лишь в макет изредка наведывался — нужно было присматривать за первородной. Слово свое она сдержала — в некотором роде. Она пыталась рассказать своему спутнику об ожидающем их мире, но в подробности своего открытия не вдавалась. Собственно говоря, просто не успевала — всякий раз он перебивал ее. Все грубее и грубее.

Слушая их перепалки, Первый после Творца испытывал сложные чувства. От бесконечных «Я первый», «Я главный», «Я решаю» своего двуногого он мгновенно вскипал. Для него титул Первого всегда означал высокое доверие, разделенную ответственность и полную самоотдачу общему делу — вовсе не привилегии, как вообразил себе этот бездельник.

С другой стороны, последний был создан по его эскизам. Отнюдь не полностью проработанным, в отличие от образа его пары — и Первый после Творца прекрасно отдавал себе отчет в том, что несовершенство этого творения было делом его собственных рук.

И сейчас это несовершенство ставило под угрозу главный принцип, на котором базировалось создание первородных для заселения любого мира. Принцип, по которому был создан сам Первый. Принцип, согласно которому строилось все его последующее сотрудничество с Творцом.

Принцип равенства.

Если этот двуногий уже сейчас, в упрощенной версии своего мира, претендует на безусловное право принятия решений, оставляя их исполнение своей спутнице, что будет, когда он окажется на настоящей планете? Когда им потребуются титанические и совместные усилия, чтобы выжить на ней? Это вот этот, что ли, захочет изучить все ее уголки?

Ему же это все не нужно. Впрочем, не только ему. Первый вспомнил постоянное ворчание Творца, недоумение Второго, вежливые, но твердые отказы заказчиков от его предложений придумать что-то необычное для их будущих миров, разнообразить их, сделать их отличными от других… А теперь еще его собственное творение будет нос воротить от поистине уникального мира?

Первому после Творца уже вовсе не хотелось отдавать этот мир своему первородному — от воспоминания о разрушенном водоеме с цветами его до сих пор передергивало. На планете еще много чего можно усовершенствовать, а понятие кратчайших сроков вдруг показалось ему очень растянутым.

Он добавил игольчатой растительности в холодные участки планеты, а в жарких значительно укрупнил листья — пребывание в пустыне убедило его, что прямые лучи солнца создают для живых существ не меньший дискомфорт, чем лютый холод.

В пустыне, над подземными резервуарами, он свернул в шары некоторые виды растительности, утончил защитный покров на ней и дал ей высохнуть под солнцем, чтобы эти шары оторвались под ветром и катались по песку. Пусть живность за ними гоняется, а не скапливается в зоне комфорта и разнеживается в ней, как тот бездельник.

Бескрайние водные просторы уже тоже казались ему слишком пустынными — скорее отпугивающими, чем влекущими — и он разбросал в них небольшие островки суши. Высоко вздымающиеся над водной гладью, чтобы были видны издалека, и покрытые богатой растительностью, в которой он спрятал мелкую живность и такие же небольшие водоемы. Для постоянного обитания двуногих эти островки были недостаточно велики, но вполне могли послужить им источниками пополнения питьевой воды и разнообразия в пище на их пути с одного массива суши на другой.

Эти же холмистые островки подсказали ему возможное решение заселения ледяной пустыни. Он воздвиг там несколько высоких гор, пробив в одной из них — на пробу — вертикальную шахту, уходящую вниз, к центру его планеты. После создания последней ему так не терпелось приступить к ее обустройству, что он не стал дожидаться ее полного затвердения — и сейчас раскаленное, все еще полу-жидкое ядро планеты могло сослужить ему … вернее, его первородным хорошую службу.