Страница 125 из 169
– После Пурима не убрали, – прищурилась Фрида, – но здешние дети сняли маскарадные костюмы… – две маленькие девчонки, в темных юбках и глухих кофтах, тащившие бидон, даже замерли, глядя на Тикву:
– Здесь написано… – Фрида ткнула пальцем в плакат у себя над головой, – красота дочери царя, внутри. То есть они предостерегают девушек против нескромной одежды… – Тиква возмутилась:
– У меня юбка по щиколотку, куда скромнее… – Фрида пожала плечами:
– Здесь такие пышные вещи не носят, это не Елисейские Поля. Кардиган у тебя слишком облегающий, каблуки высокие… – Тиква закатила глаза:
– Насчет каблуков в Торе ничего не написано…
Черные шпильки девушки устроились под расшатанным стулом. Неприветливый раввин, с пегой бородой, приняв документы Тиквы и Аарона, только что-то пробурчал. Заскрипела внутренняя дверь, он нырнул в низкий коридор. До них донеслось жужжание голосов, Фрида перевела:
– Он сказал, что сейчас минха… – Аарон Майер кивнул:
– Значит, подождем. Кофе здесь не предложат… – оглянувшись на выход, он пожал руку Тиквы, – но покурить можно, пока никого нет… – в комнате витал стойкий запашок дешевого табака:
– Только не девушкам, – предупредила Фрида, – у хасидов женщины не курят, это нескромно… – она указала на туфли Тиквы:
– Без обуви ходить тоже нескромно. Даже в сандалиях нескромно, я рискую тем, что мне плюнут на ноги… – Тиква сочно подытожила:
– В общем, если бы они узнали, что я играю на сцене в одной ночной рубашке, они бы меня отсюда выгнали взашей… – Фрида лениво изучала ярлычки папок на столе секретаря: «Разводы», «Похороны», «Незаконнорожденные». Грязноватые шнурки папки развязались, девочка сунула нос под картонную обложку:
– Ого, сколько… – она оценила машинописный шрифт, – человек сто только на первой странице… – рука потянулась дальше. Половицы в коридоре заскрипели. Захлопнув папку, Фрида одним прыжком оказалась на стульях рядом с кузенами. Тиква быстро сунула ноги в туфли, Аарон потушил сигарету:
– Вы даже чаю им не налили, – Фрида узнала знакомый голос, – люди приехали издалека, мицва привечать гостей… – переступив порог приемной, рав Арье Левин велел:
– Не вставайте, милые. Сейчас принесут чаю, сладостей от Пурима, и мы поговорим.
Невесомый шарф синего шелка скользнул на пол студии. Она протянула вперед тонкую руку. Черные, тяжелые волосы падали на плечи, большие глаза доверчиво распахнулись:
– Ва-йехи, ха-йом, ве-ану нифрадну питом… – она закружилась рядом с роялем:
– Бокер ве-эрев, лайла ве-элеф, элеф кохвей ха-авив… – главный дирижер военного ансамбля одобрительно сказал:
– У вас отличный иврит, Дате… – легко наклонившись, она подцепила шарф:
– Я с детства ходила в школу при главной парижской синагоге… – подтянув к себе пачку сигарет на крышке рояля, она щелкнула зажигалкой, – каждое воскресенье, почти десять лет, – Хана выпустила серебристый дымок, – и здесь я говорю на иврите со всеми, кроме родни… – майор поставил галочку в списке:
– Синий платочек, ребята его любят. Теперь давайте что-нибудь бодрое, «Песню отрядов», например… – загремело фортепьяно. Вскинув подбородок, она выпрямила спину:
– Ее отец аристократ, японский граф, – вспомнил майор, – видна кровь, что называется. Но вообще она похожа на свою тетю, покойную мадемуазель Аржан, только она ниже ростом… – девушка маршировала по комнате:
– Эт земер а-плугот нашир ла ле-мазмерет… – закончив, она заметила:
– Такие мелодии лучше петь с хором. В прошлом году меня пригласили исполнять «Марсельезу» на приеме в честь дня взятия Бастилии в президентском дворце. Не только меня… – она оперлась на рояль, – нас было много. Оперные певцы, шансонье, ребята с эстрады. Мы выступали в сопровождении военного ансамбля… – дирижер развел руками:
– Хоть сейчас и мирное время, но армия всегда думает об экономии. Оркестра и хора не ждите. На базы вас поедет пять человек, не больше. И не везде найдется фортепьяно… – Дате усмехнулась:
– Я играю на гитаре, на флейте, на губной гармошке… – пройдя в угол студии, она притащила к роялю черный футляр, испещренный наклейками и автографами:
– От моих концертов, – объяснила девушка, – я часто езжу в провинцию, в Лион, Марсель, Бордо. Я пела в Брюсселе, в Амстердаме, скоро отправлюсь в Лондон и Гамбург… – она погладила антикварную, розового дерева гитару. Вручая ее Хане, дядя Мишель заметил:
– Лондонский инструмент тебе не отдадут, на нем играет Маленький Джон, но эта гитара тех же времен, прошлого века… – согласно провенансу, последним владельцем гитары был умерший после войны испанский композитор Мануэль да Фалья. Мишель показал Хане серебряную табличку внутри корпуса:
– Работа мастера Антонио де Торреса Хуррадо, из Альмерии. Он делал всего двенадцать гитар в год, вещь довольно редкая… – начальник ансамбля поинтересовался:
– На электрической гитаре вы тоже играете… – Дате кивнула:
– Gibson Les Paul Custom, – она коротко улыбнулась, – на Черной Красавице… – электрическую гитару, вместе с басовым инструментом, ей подарил дед в прошлом году:
– Но сюда я их не привезла… – Дате уселась на стул, – только акустику и губную гармошку… – низкий, хрипловатый голос наполнил студию:
– Эрев шель шошаним, неце на эль ха-бустан… – за окном сиял золотой, весенний закат:
– Медленно приходит ночь, ветер полон ароматом роз, я шепчу песню для тебя, песню любви… – она отняла пальцы от струн, майор помолчал:
– Может быть, вы пойдете в армию, – довольно беспомощно предложил он, – вы еврейка, у вас есть право на гражданство. Когда маэстро Авербах служил, его отпускали с заставы для репетиций, для записей… – отложив гитару, Хана допила остывший кофе:
– У меня здесь тоже записи… – она посмотрела на черепичные крыши, – сегодня я пела французский шансон для «Коль Исраэль». В Тель-Авиве я буду делать пластинку, то есть несколько пластинок… – первый диск Хана выпустила в Париже, в конце прошлого года:
– Это только начало, – сказала она Джо, когда брат приехал из Мон-Сен-Мартена на Рождество, – вообще я хочу заняться рок-музыкой, за ней будущее… – Джо весело отозвался:
– Малышкой ты настаивала, что будешь выступать на стадионах, а не в опере… – Хана ответила:
– Именно так и случится. Но впереди у меня еще очень много работы… – она отозвалась:
– Спасибо за предложение, майор, но я выросла во Франции. Я люблю Израиль, моя мать была еврейкой, но вряд ли я когда-нибудь перееду сюда… – Хана внезапно, отчаянно, подумала:
– А вдруг? Если все сложится с ним… с Аароном, если он сделает мне предложение, я брошу все ради него… – она закурила еще одну сигарету:
– Никогда такого не будет, – мрачно сказала себе Хана, – и вообще он не придет на концерт, ему запрещено слушать женское пение. Но пусть я хотя бы его увижу… – дирижер хмыкнул:
– Разумеется, Тель-Авив не сравнить с Парижем, Лондоном и, тем более Нью-Йорком, где, я уверен, вас тоже ждут гастроли… – он подумал, что Дате, наверное, встречается с кем-то из известных музыкантов:
– Может быть, даже с Синатрой, хотя он ее много старше. По слухам, ему нравятся молоденькие девушки… – в Париже тоже все считали, что Дате скрывает свои любовные связи. Девушка подумала:
– Может быть, и Аарон так решил. Зимой он у меня ничего не спрашивал, но я видела, как он на меня смотрит. Смешно пролететь половину Европы и отправиться в пустыню за человеком, которому, я, может быть, даже не нужна. Но Момо считает, что я права… – певица погладила ее по щеке:
– Слушай свое сердце… – тихо сказала Пиаф, – так больнее, но это нужная боль. Без нее человек не живет. Видишь, – она обвела рукой захламленную гостиную, – я больше не живу, а так… – она замолчала, сгорбившись на диване:
– Он вас бросил, Момо… – робко спросила Хана, – или вы сами ушли… – Пиаф подняла бровь:
– Он сказал, что не любит меня. Он вернулся… – певица запнулась, – с войны, пришел ко мне и признался, что не любит. Я была гордой и закрыла дверь. Он потом женился на другой, у него родился ребенок… – Момо внезапно схватила ее сухими пальцами за подбородок: