Знак Десяти

– Так полагает мистер Икс. И меня это сильно тревожит…

– Господу известно, как бы я хотел воздать им по заслугам.

Желание похвальное, но мне захотелось сменить тему.

– Вы и сейчас пишете?

Дойл улыбнулся, чуть ли не в первый раз. Коротенькая улыбочка, как в часах, где открываются створки, высовывается птичка, а потом створки захлопываются.

– Я решил сделать рассказчика врачом.

– Что, простите?

– Того, кто рассказывает о приключениях моего детектива. Помните?

– Ну да, конечно, Шерман Холмс!

– Шерлок Холмс, – поправил Дойл без обиды.

– Простите. Какая я дурочка. Последние дни выдались такие тяжелые…

– Да, я прекрасно вас понимаю. – Дойл поднимал и опускал свою трость как солдат, тренирующий ружейные приемы. – Рассказчик будет врачом. И он будет немного похож на меня: усы, приключения… Как я, только глупее. Такой фон невольно поможет воссиять солнцу Холмса. – И доктор внезапно указал тростью на небесное светило: вжжжик! – Чтобы читатель на него и не смотрел.

– Это… потрясающая идея, доктор, – похвалила я, так ничего и не уразумев. К тому же я имела глупость проследить за докторской тростью, глаза мои на мгновение ослепли, и мне пришлось их протирать. – Я уверена… получится просто здорово.

– Обучаюсь премудростям ремесла. Ваш пациент, мисс Мак-Кари, дал мощный толчок моему вдохновению. – Доктор смутился и сменил направление. – А еще я должен признаться, что мне очень стыдно: я не позволил мистеру Икс использовать имя моего детектива в приватных беседах, а ему так хотелось…

– Не беспокойтесь. Мистер Икс больше не возвращался к этой теме. – Я подумала, что моя попытка разрядить атмосферу была ему неприятна, и добавила: – Хотя, конечно же, я понимаю, что не так-то просто забыть о Шерма… о Шерлоке Холмсе.

– Ну разумеется, мистер Икс о нем не забыл. Он сказал, что ожидает приезда своего оксфордского друга. Хорошее начало.

– Начало?

– «Посетитель». Именно так, в кабинете, и должна начинаться детективная история: клиент приезжает, чтобы поделиться своей проблемой. Гениально. – И Дойл пнул камушек. – Вы знаете, я записался в футбольный клуб Портсмута. Я вратарь. И у меня неплохо получается.

– Просто чудесно.

– Я придерживаюсь мнения, что писатель должен писать, но потом… – Он помахал рукой. – Потом ему следует развеяться, вы меня понимаете. Физические упражнения. Это важно. Он будет боксером…

– Я так поняла, что речь о футболе…

– Не я, а Холмс. Я хочу сотворить его худощавым, интеллигентным, но физически крепким. Ему лучше других известно, что следует развивать все грани личности, помогающие поддерживать активность мозга… Но… что за чертовщина!

На набережной сахарного мальчика окружила ватага ребятни: они не только соскребали с него весь розовый сахар, которым было смазано тело, но еще и не платили за угощение. Использовать детей для работы сахарного человека незаконно, но порой на набережной и на пирсе встречалось и такое. И даже девочки. Работать сахарным человеком – не лучшее ремесло для взрослого неудавшегося актера, но дети – это просто жестоко. Дойл сошел с песчаной полосы и поспешил на помощь. Я шла следом.

Мальчику было от силы лет восемь-девять, тело его бороздили дорожки сахара – он напоминал зебру. А шалопаи его окружили и орудовали ложками, успевая еще и хохотать над протестами мальчугана, которые вскоре превратились в жалостный плач. Он умолял, чтобы ему дали хотя бы монетку. Увидев приближающегося Дойла, мучители кинулись врассыпную, но не забыли совершить и финальное злодеяние: сорвали пояс с ложками, который у сахарных людей украшен надписью «По пенни за скребок». Дойл не стал преследовать шалопаев. Вместо этого он вложил в засахаренную детскую ручонку два шиллинга. Мне понравился и этот жест, и его энергия в борьбе с несправедливостью.

– Ступай домой и скажи отцу, пусть он сам гуляет вымазанный сахаром. А еще передай, что я врач этого района и если я тебя еще увижу за этим делом – сообщу в полицию.

Мальчуган уже улепетывал прочь, его босые пятки были вымазаны всем, чем угодно, только не сахаром. Дойл вздохнул:

– Мне кажется, самое ужасное в бедности – это нравственная деградация… Но идея с бедными мальчиками мне нравится.

– Простите, не понимаю.

– Бедные мальчишки наподобие тех, что помогали мистеру Икс, приносили новости об уличных происшествиях… Хорошая идея для моего Холмса. – Доктор улыбнулся. – Стайка сорванцов.

Я улыбнулась в ответ, и мы двинулись дальше. Теперь меня интересовало, способен ли этот человек произнести две фразы подряд, не упомянув о своем писательстве.

Оказалось, что да, способен.

Когда говорил о чужом писательстве.

– Мисс Мак-Кари, а вы тоже пишете?

– Я?

– Да-да, именно вы. До того как… это случилось… В общем, до помещения мистера Икс в больницу… Вы говорили, что собираетесь записать все, что с вами произошло.

– Ах, вот вы о чем. Я до сих пор не начала. С вашим увлечением это не сравнится.

Если честно, у меня уже были разрозненные записки. Но я не писательница. Я просто хотела изложить факты на случай, если что-то случится с мистером Икс или со мной. И потихоньку записывала все в тетрадку.

– Если вам нужен мой совет по литературной части, буду рад помочь. Первое лицо или третье?

– Кхм… – Я не желаю признавать, что снова не понимаю, о чем вообще идет речь. – А что не так со вторым?

– Ну нет, это порочная идея. Конечно, выбирайте первое лицо. В вашем случае это наилучший способ повествования. Я и сам склонен им воспользоваться. Я буду вести записки от лица врача… Мне не дает покоя эта идея с «Союзом Десяти». Хотя десять – слишком много для романа, идея все-таки хороша. Ну а подмена людей… это… это… – Дойл застыл посреди пляжа. – Это единственное, за что я благодарен тем мерзавцам: за опыт. Думаю, писатель должен знать, как преобразовывать опыт… Как превращать свинец реальности в золото вымысла. В любом случае именно этим я и занимаюсь изо дня в день. Господу известно, я не оставляю своих попыток…

Я молча смотрела на Дойла. Я поняла, что с ним происходит.

Ему, как и мне, было отвратительно то, что с ним проделали (доктора, чтобы устранить из игры, убедили, что он «умер»), и теперь он пытается защитить себя и утешиться так же, как и я, – с помощью единственной работы, которая ему по-настоящему нравится.

– Как жестоко они с вами поступили, доктор Дойл!

Три волны успели нахлынуть на песок, прежде чем Дойл выдохнул дым и ответные слова:

– С вами, мисс Мак-Кари, они обошлись еще хуже. Но мистер Икс сумел разобраться. Мы все сумели разобраться.

Он не выражал мне сочувствия, его слова полнились энергией. Может быть, потому, что он был врачом. Врачи редко бывают сентиментальны.

– Спасибо. Я пытаюсь об этом забыть. – Я понимала, что это ложь.

– Я пытаюсь это записать. – (Мы помолчали, глядя на море.) – Мистеру Икс до сих пор грозит опасность, это несомненно, но когда с ним беседуешь, ничего такого не скажешь. Он для меня бесценный источник вдохновения, и все-таки… не думаю, что мой персонаж будет… В общем, мистер Икс – человек особенный.

В словах Дойла не было ничего оскорбительного, но я понимала, что он имеет в виду.

– Да, он сумасшедший, – определила я, глядя на далекий горизонт. – А я порой думаю, что с безумием можно сражаться, только будучи безумным…

– Точно-точно, война сумасшедших. А мы с вами в самой гуще, пересказываем эту войну для здравомыслящих. Красивая метафора для мира, в котором мы живем, мисс Мак-Кари. – Он улыбался, но не мне. Он улыбался морю, которое в ответ скалило зубы белой пены.

Доктор Дойл нравился мне все больше. Он был в своем роде тоже человек, чем-то отмеченный. Как мистер Арбунтот. Как мистер Икс. С собственным безумием на плечах. Он смотрел на море, как и я, но не думаю, что он видел море таким, как я: Дойл не замечал мощи этих вод, их власти над землей, не чувствовал влажности, которая омывала мои чувства. Он видел другое, внутреннее море – как мистер Икс видит свою скрипку. Мужчины упорно цепляются за невидимые вещи. Порой я задаюсь вопросом: если бы на свете жили только женщины – была бы на свете религия?