Страница 42 из 53
— Какое чудо! — воскликнула она. — Признавайтесь, кого из гостей благодарить?.. Теперь только шторы осталось повесить. Ну да это потом! — Она поставила тарелки на стол, снова вышла на кухню и тотчас вернулась с двумя бутылками «Столичной».
«Ай да женушка!» — восхитился Андрей.
Стол был уставлен деревенскими закусками: солеными огурцами, грибами, яблоками, моченой брусникой, холодной и жареной свининой. Тетя Оля, мать Нины, сидела за столом довольная и молча поглядывала на всех. Андрей наполнил стопки. Выпили за новую квартиру. Нина, зажмурив глаза, тоже выпила.
— Какая гадость! — морщась, она замахала руками.
Ивану она все больше нравилась. Когда закусили, он предложил тост за хозяйку дома.
— Я бы выпил за нее сразу три рюмки! — повеселел Куницын.
— Ты за любого десять выдуешь! — усмехнулся Андрей.
— Оба хороши! — сказала Нина. — Вам этой водочки, что воды для лодочки.
Ухитряясь одной рукой держать сынишку, который вертелся у нее на коленях, Нина другой подкладывала Ивану закуску.
— Кушайте, кушайте! — говорила она. — На них не смотрите, алкоголики не закусывают.
— Опять алкоголики! — возмутился Андрей. — Три месяца капли в рот не брал. В жизни ни разу пьяным не валялся. Выпивал так, для настроения. А теперь вообще пить не буду. Квартира у меня новая, мебель тоже, на работе начальник тоже новый, все — в ажуре. С чего пить-то?
Нина махнула рукой.
— Найдешь, с чего…
— А ты, в самом деле, из-за Кочкарева когда-нибудь напивался? — спросил Иван.
— Было. Лучше прийти домой поддавши, чем расстроенным и злым.
— Тебе-то было легче, — сказал Куницын, — ты Кочкареву сам сдачи давал, а я робел перед ним. А от робости, с того, что стерпишь, всегда к водке тянет, будь она проклята! Ведь, когда выпьешь, смелым делаешься, начинаешь этого Кочкарева костить: собака ты этакая, пуп бычий, нуль без палочки! Выкобениваешься, как леший, кто тебе дал право, лопух подзаборный, кто ты перед его величеством Рабочим классом?! Тля прошлого, осколок буржуя недорезанного!
— Это ты ему в глаза так? — подзадоривал Андрей, посмеиваясь.
— В глаза не решался…
— А у нас в колхозе решаются, — сказала тетя Оля, — когда кто-нибудь из себя шишку строит. Ну мужички, те помалкивают! А мы, бабы, спуску не даем, будь ты председатель аль другой кто.
— И помогает? — улыбнулся Иван.
— А то как же? Осадишь — смотришь, по имени и отчеству начинают величать.
— Ну теперь робеть не перед кем, — сказал Иван, глядя на уже захмелевшего Куницына. — Заведующий, кажется, человек порядочный. Надо только помочь ему.
— Это запросто! — подхватил Андрей. — И дисциплину поддержим, и уважение окажем, а как же? А то некоторые думали, что мы против требовательности Кочкарева. Я же, между прочим, люблю требовательных руководителей. Они и за производство и за нас, грешных, болеют, а если когда и всыплют, так за дело.
— А кто же таких не любит? — засмеялся Куницын.
— Конечно, — согласился Иван, — с требовательным начальником приятно работать.
Он встал из-за стола, поблагодарил хозяйку и стал собираться домой. Вслед за ним поднялся и Куницын. Андрей и Нина не хотели их отпускать.
— Нет, нет, — проговорил Иван, — у вас еще дел невпроворот. Разбирайте вещи, наводите порядок, а мы пойдем.
Выйдя на улицу, он простился с Куницыным и задумался, что делать. Домой ехать не хотелось. Вспомнилась Наташа.
Начинало темнеть. Зажглись уличные фонари. Кружась в воздухе, летели запоздалые снежинки и мягко опускались на асфальт. В сторону, где жила Наташа, шли ярко освещенные автобусы. Иван заколебался: может, поехать? Но все же пересек улицу и сел в троллейбус, идущий к его дому. В парадном машинально заглянул в почтовый ящик. К его удивлению, там лежало письмо от Наташи. Иван взял его, поднялся в квартиру, зажег свет и, не раздеваясь, вскрыл конверт. Письмо было коротенькое. Он прочел его. Снял пальто, сел за стол и прочел письмо снова.
«Дорогой Иван, — писала Наташа, — я долго не решалась тебе написать. Ты ничего не знаешь, да откуда тебе было знать, если я сама многое скрывала от тебя. Но сейчас мне хочется все рассказать тебе, чтобы между нами не оставалось ничего неясного, недоговоренного. У меня трагедия: мне не суждено никогда стать матерью. Так жестоко иногда приходится расплачиваться за ошибки молодости…
Недавно вернулся Страхов. Вот уж не ожидала! Он просил прощения, хотел, чтобы мы снова жили вместе. Конечно, я прогнала его. И наконец главное — я вышла замуж за Бориса Колесова, мы вместе с ним работаем. Мне повезло: у Бориса ребенок, двухлетний очаровательный сынишка. Я очень хотела ребенка и теперь полюбила мальчишку, как своего собственного сына. Я так счастлива! Вот и все. Если можешь — прости меня… Будь счастлив и ты.
«Хорошо, что не за Страхова», — подумал Иван, положил письмо на стол и закрыл глаза. Он не испытывал ни ревности, ни зависти к неизвестному ему Борису Колесову. Наташа уже давно не волновала его. Сам того не замечая, он все чаще и чаще думал о Раисе Рудневой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Петухов нервно вошел в комнату.
— Настя! — крикнул он жене, снимая пальто. — Собери-ка на стол!
— Что так быстро? — отозвалась из кухни жена.
— Сказано — собирай! — прикрикнул он.
Настя вышла из кухни, вытирая мокрые руки о край передника, остановилась посредине комнаты:
— Что с тобой, Сеня? Вчера был злой, а сегодня еще злее. На работе, что ли, не ладится? Да вроде не должно: начальник, сам говорил, — дружок твой.
— Был, да сплыл! — огрызнулся Семен, садясь за стол.
Вытерев руки, Настя опустила передник, разгладила его на большом животе.
— Что же ты так про своего начальника? Разлюбил тебя иль сделал что против?
— Вот пристала! Сказал же — был начальник, да сплыл. Без этого голова идет кругом.
— Разве я не вижу? — пригорюнилась Настя. — Бывало, придешь веселый, шуточки да прибауточки, мило было смотреть, а теперь лица на тебе нет. Ума не приложу, что с тобой творится.
«Ну поехала!» — с раздражением подумал Семен. Настя подняла передник и звучно высморкалась в него.
— Ты для чего передник надела — нос сморкать? — взъярился Петухов.
— Увидел… Насморк у меня… Ты лучше о себе скажи: раньше на машине ездил, дела какие-то были, а теперь куда-то все рухнуло.
«Рухнуло! Слово-то какое верное сказала», — вздохнул Семен.
— Получается все не так, как думаешь, — остывая, более спокойно сказал он.
«С Кочкарева брал пример, как на бога молился, а он рухнул, как гнилое дерево. С виду же дуб-великан был. А ловкий! Где уж мне — в подметки не гожусь. Я тоже хорош. Буданова дураком считал. Думал: «Кто ты такой? Прокурор? Судья? Мелюзга недобитая, на кого руку поднял? Дурь выказываешь? За это самое из-за угла головы снимают, уродами делают. С работы вытряхивают. Но Кочкарев головастый мужик, он тебя пальцем не тронет, сделает так, что сам убежишь как миленький». — Петухов поморщился: — Надо же было так ошибиться! Я, как презренная тварь, делал то, за что бьют по носу. Кочкарев, черт с ним, он отжил свое, а у меня все впереди. Законы обойдешь, а людей не обойдешь…»
— Опять в одну точку уставился, — Настя поставила тарелки на стол. — Остынет, есть не будешь.
Но Семену было не до еды. Случилось непредвиденное: на него заводили судебное дело.
Он встал, подошел к окну. С девятого этажа далеко виднелась панорама Москвы. Высились новые здания. Он вздохнул, поглядел на часы и стал собираться. Его вызывали в суд на пересмотр дела, связанного с кражей шин.
— Ты куда? — с тревогой остановила его жена.
— Закудахтала, курица!
— Спросить нельзя?
— На суд иду… Накудахчешь еще…
Настя, опешив, вытаращила глаза на Семена:
— За что же такое?
— За такое, за что по головке не гладят.
— Не пугай, Семен, говори делом… Я тебе жена или кто?..