Страница 25 из 82
Не установлено, стал ли преп. Роман монахом в сем монастыре, только известно, что свои монашеские познания он получил там. И затем “из сего монастыря… он взял книгу Житий свв. Отцов и замечательные постановления старцев” (гл. 11). Первая книга была несомненно одним из популярных тогда латинских рассказов о египетских отцах, а вторая кассиановыми “Постановлениями”. В них то, а также в практическом знакомстве с монашеством под руководством аввы Савина, заключалось все необходимое ему теоретическое основание монашеской жизни.
Он расположился не в каком-либо отдаленном месте, а в пустыне, близкой к его дому. Чего он надеялся добиться этим? Почему он не остался в благоустроенной монашеской общине или не стал искать другую, такую, как, например, Лерины, известную своими старцами? Все в житии преп. Романа свидетельствует о том, что у него, кажется, не было религиозного “романтизма”, то есть: он не мечтал о дальних странах, “идеальных монастырях” или “святых старцах”. Он думал лишь об одном: как на твердом основании азбуки духовной жизни и строгого монашеского делания спасти свою душу и приготовить себя для Царства Небесного. Простое христианское воспитание подготовило его к этому: “Он не был светски образован, зато был на редкость одарен чистотой, беспримерным милосердием до такой степени, что в детстве никто не видел его за детскими проказами, а в зрелые годы порабощенным человеческими “страстями” или “узами брака” (гл. 5). Этот простой деревенский парень с гор, чье сердце однажды в зрелые годы воспламенилось идеалом христианского совершенства и которому довелось узнать основные принципы монашеской жизни, не раздумывал, а пошел и осуществил то, чему он научился в ближайшем подходящем месте. И таким образом, “около 35 лет от роду, плененный безлюдными просторами пустыни, оставив своих мать, сестру и брата, он отправился вглубь юрских лесов неподалеку от своего дома” (гл. 5) Действительно, место, где он в результате поселился, находится примерно в 30 километрах по прямой линии от его родного города Изернори — достаточно близко для того, чтобы быть впоследствии обнаруженным такими же бесстрашными натурами, как он сам и в то же время достаточно далеко, чтобы быть вполне удаленным и недосягаемым для мира.
Путь в Юру.
Водопад в Юре.
Две впечатляющие скалы в Кондадиско — Ле Байярд и Ле Шабо.
Река Вьенна как раз под Кондадиско.
“Скитаясь во всех направлениях по этим лесам, вполне подходящим и удобным для его образа жизни, он, наконец, нашел вдалеке среди долин, окруженных утесами, открытое место, подходящее для земледелия. Там крутые склоны трех гор немного расступаются, оставляя между собою ровное место довольной ширины. Поскольку русла двух потоков воды сходятся в том месте воедино, образовавшийся таким образом необычный речной берег скоро получил в народе название Кондадиско” (гл. 6). Кондадиско (“Condad” по-французски происходит от кельтского слова, означающего “слияние” или “место слияния” — ныне город Сен-Клод, названный в честь епископа, бывшего настоятелем монастыря в VII веке, расположен в слиянии рек Биенны и Гакона, притоков Роны, оставался монашеской общиной вплоть до 18 века.
“Новый жилец в поисках жилища, отвечающего его горячему желанию подвигов, обнаружил на восточной стороне у подножия скалистой горы самую густую пихту, которая, образовав из своих ветвей круг, укрыла ученика Павла, как прежде пальма укрыла одного Павла” (гл. 7). Упоминая пальму, служившую, по “Житию Павла” первого отшельника блаж. Иеронима (гл. 5), жилищем первому монаху Египта (преп. Павлу Латрскому — пер.) и называя преп. Романа “учеником Павла”, автор “Жития юрских Отцов” показывает восточные корни галльского пустынножительства, а лесная пихта в противоположность пустынной пальме показывает иные, западные местные условия одного и того же монашеского подвига. Та “скалистая гора” известна ныне как “Ле Байярд”, возвышающийся над Сен-Клодом.
“Так пихта снабдила его против летнего зноя и холода дождей вечнозеленой крышей… Вдобавок там росло несколько диких кустов, дававших свои ягоды, кислые, без сомнения, для сластолюбца, но сладкие для тех, чьи чувства суть в покое… Если бы кто-нибудь с безрассудной смелостью решился пересечь эту бездорожную глухомань, невзирая на густоту леса и груды валежника, весьма высокие гряды гор, где живут олени, их крутые ущелья навряд ли позволят такому человеку, пусть даже крепкому и проворному, совершить сие путешествие” (гл. 8, 9).
В сем диком и недоступном месте преп. Роман поселился для подвижнического монашеского жития, решившись никогда не оставлять его. Будучи делателем, а не мечтателем, он не надеялся полностью удовлетворять ежедневную потребность в пище из того, что может дать лес, а принес с собой минимум необходимого для маленького огорода. “Принеся с собой семена и мотыгу, блаженный начал на сем месте, предаваясь в то же время усердно молитве и чтению, удовлетворять потребности скромного существования трудом рук своих, согласно монашеским правилам. Он обладал великим достатком, ибо ни в чем не имел нужды; его милостыня была в том, что он не имел ничего, что бы откладывать для бедных; его нога не ступала за пределами его убежища; он не возвращался более в свой дом; как истинный отшельник, он работал лишь столько, чтобы обеспечить свое существование “(гл. 10).
Что за урок и что за обилие вдохновения для новоначальных монахов нашего века! При современных средствах общения сама идея скрыться от глаз мира едва ли не совсем забыта, и прожить всю жизнь на одном месте — неслыханно. Впоследствии преп. Роман путешествовал по монастырским делам через все Юрские горы даже до Женевы и далее (путешествие не более чем в сто пятьдесят километров), зато его ученик, преп. Евгенд, подал совершенный пример монашеского постоянства: со времени своего прихода в Кондадиско в возрасте 7 лет и до самой смерти, последовавшей более чем 50–ю годами позже, он ни разу не покидал монастыря (гл. 126). Если мы не умеем сегодня подражать такому постоянству, то будем хоть понимать его важность: Христианство на практике — и монашество в особенности — есть то, чтобы стоять на одном месте и от всего сердца подвизаться о Царствии Небесном. Можно быть призванным делать дело Божие где угодно или быть носимым с места на место неизбежными обстоятельствами, но без главного и глубокого желания претерпеть все ради Бога на одном месте, не бегая туда-сюда, едва ли можно пустить корни, необходимые для принесения духовного плода. К сожалению, при современной простоте коммуникаций можно сидеть на одном месте и заниматься по-прежнему всем, кроме единого на потребу — чьими-нибудь делами, всеми церковными сплетнями, но не напряженным трудом, необходимым для спасения собственной души в этом злом мире.
В знаменитом месте своих “Постановлений” преп. Кассиан предупреждает современных ему монахов, “…что монаху всячески надобно избегать женщин и епископов. Ибо если однажды вовлекут его в знакомство с собою, то ни тот, ни другая уже не допустят ему более иметь покоя в келье или заниматься богомыслием, созерцать чистыми очами святые предметы” (XI, 17). Женщины, конечно, искушают плотскими помыслами, а епископы помыслами о рукоположении в священный сан и тщеславием от знакомства с высокопоставленными лицами. Сегодня это предостережение остается своевременным, но для монахов нашего века можно прибавить и следующее: избегай телефона, путешествий и сплетен — тех форм общения, которые больше всего связывают с миром — ибо они охладят твой пыл и сделают тебя даже в твоей монашеской келье игралищем мирских похотей и страстей!
“На сем месте подражатель Антония, древнего отшельника, долгое время наслаждался ангельским житием и зрением помимо небесных видений лишь диких зверей и изредка охотников. Но затем его достопочтенный брат Лупикин, младший по рождению, но скоро сравнявшийся с ним святостью, извещенный ночью во сне своим братом, оставил ради любви Христовой тех, кого ранее уже оставил блаженный Роман, своих сестру и мать, и с горячим желанием достиг обиталища своего брата и принял его образ жизни… В сем смиренном гнезде, в сем глухом уголке пустыни эти двое зачали, наитием Слова Божия, духовное потомство и распространили вскоре повсюду, по монастырям и церквям Христовым плоды своего девственного чревоношения” (гл. 12). Так, с прибытием второго брата, сформировалась община, и весть об этом скоро достигла других. Первыми, кто присоединился к ним, были два юных клирика (вероятно низших степеней, чтецы или иподиаконы) из Ниона, близ Женевы, и сразу же “колыбель святых”, пихтовое дерево, оказалась мала для них, и было воздвигнуто первое здание. Они обосновались недалеко от дерева на некоем холме с пологим склоном, где ныне находится в память о сем часовня, предназначенная для иноческих молитвословий; срубив топором и с величайшим тщанием отшлифовав несколько древесных стволов, они соорудили хижины для себя, а также другие для тех, кто пришел бы к ним” (гл. 13). Место расположения этой часовни ныне занято собором XIV века в Сен-Клоде.