Страница 26 из 32
Она осекается, и теперь я вглядываюсь в нее.
— С Мартином?
— Или с тобой, — поправляет мама сама себя, — конечно же с тобой. Но ты никогда не интересовался бизнесом, сынок. Не обижайся, но всерьез тебя папины партнеры вряд ли сейчас воспримут. Тебе придется учиться, а пока Марат готов взвалить на себя часть обязательств. Только для этого нужно, чтобы они не знали, что ты Марк. Потом мы все всем расскажем, когда ты выйдешь из больницы. Что произошла путаница, и что тебя приняли за Марти…
При упоминании о брате на глазах у матери выступают слезы. Не хочу ее еще больше расстраивать, в принципе мне все равно, если для семейного бизнеса так лучше. В конце концов мы так и договаривались, что после того как я закончу лечение, семья Громовых выступит с опровержением гибели Марка Громова, то есть меня. А пока отцовские безопасники роют землю в поисках предателя.
— Мам, я говорил с профессором, — дожидаюсь, пока она успокоится, и поглаживаю по руке. — Есть одна проблема…
Открываю глаза, сверкающая белизна слепит глаза, отчего они безостановочно слезятся.
— Как вы? — надо мной склоняется женщина в белом медицинском костюме. — Вы меня видите?
Медленно киваю.
— Пить, — говорю одними губами, сам себя не слышу.
— Вам много нельзя, — она приподнимает мою голову и подносит к губам стакан со спасительной влагой. Делаю глоток, и стакан исчезает, а я со стоном валюсь обратно на подушку.
— Где я? — обвожу слепяще белые стены и потолок растерянным взглядом. Хочется еще спросить, кто я, но боюсь испугать эту милую женщину.
— Вы в реанимационном отделении. Вас оперировали двенадцать часов, операция прошла успешно. Затем вас ввели в медикаментозный сон. Динамика на данный момент положительная, к вечеру переведем вас в палату. Профессор сейчас придет. Вы голодны? Или может хотите в туалет?
Прислушиваюсь к своим ощущениям.
— Можно…
— Лежите. Я сейчас поставлю вам катетер.
Ладно… Она уходит, а я задираю голову и вижу свое имя, напечатанное на листе бумаги, который закреплен в специальных зажимах над кроватью.
«Мартин Громов».
Так вот кто я. Мартин Громов. Хм, ничего так звучит. Только что ж я ни черта не помню, а?
Открывается дверь, входит женщина в наброшенном на плечи халате. Ее лицо кажется мне смутно знакомым, но откуда, вспомнить не могу, как ни напрягаюсь.
Она смотрит на меня, на табличку над кроватью, затем снова на меня. Ее глаза наливаются слезами, губы дрожат. И мои губы сами собой произносят шепотом:
— Мама…
Она всхлипывает, протягивает руки и падает на колени у изголовья.
— Сынок, мой сыночек… Мартин…
И я снова отрубаюсь.
Глава 17
— Мартин, любимый, — высокая зеленоглазая блондинка наклоняется, чтобы поцеловать, а я инстинктивно отшатываюсь.
Не знаю, какие привычки, вкусы и привязанности были у того Мартина, каким я был раньше. Но нынешний Мартин не выносит вторжения в личное пространство незнакомых людей.
«Спокойно, Марти, это твоя невеста. Ты ее любишь. Как минимум, ты ей сделал ребенка. Вряд ли тебя тогда от нее воротило», — приказываю себе мысленно. Позволяю Анне клюнуть себя в щеку и с облегчением наблюдаю, как она садится на стул, придвинутый к кровати.
Или не заметила, или родители провели разъяснительную работу. Думаю, второе.
У меня ретроградная амнезия, побочный эффект от применения медицинских препаратов после операции на позвоночнике. Я был проинформирован перед началом операции и дал свое согласие. Я своими глазами видел собственную подпись в договоре с клиникой на предоставление медицинских услуг.
Врачи обещают, что память вернется, правда, о сроках говорят осторожно и без конкретики. В основном сыплют умными словами и медицинскими терминами.
Мать с отцом я вспомнил. Правда, не такими, как они сейчас, а такими какие они были в моем детстве. За два десятка лет родители не слишком сильно изменились, поэтому мой мозг сумел связать образы двадцатилетней давности с нынешними.
Еще у меня был брат. Марк Громов, прославленный гонщик, многократный чемпион, погиб в автокатастрофе, в которую мы с ним попали вместе. Там я и получил травму, от которой пришлось лечиться так радикально.
За рулем был Марк. Тормоза вышли из строя, и колеса заклинило. Автомобиль ударился об дерево, от удара я вылетел из машины и упал в море. Меня спустя несколько суток нашли выброшенным на берег безопасники отца.
Я ничего этого не помню. Ни аварию, ни удар, ни морской берег. Почему я не утонул, тоже не имею ни малейшего понятия.
Анна сидит молча. Спросила, как я. Я ответил, что хорошо. Наверное, и мне следует поинтересоваться, как она. Это называется вежливость, это я помню.
— Как ты? — спрашиваю и добавляю чуть не забыв: — Как ребенок? Ты была в больнице?
С учетом, что мы сейчас оба в больнице, звучит двусмысленно.
— Спасибо, Марти, с ним все в порядке. Я была на УЗИ, беременность подтвердили.
— Кто, знаешь?
Она качает головой.
— Еще очень маленький срок. После двенадцатой недели первый акушерский скрининг, на него, я надеюсь, мы пойдем с тобой вместе.
Неопределенно передергиваю плечами. Она замолкает, я тоже. Разговор у нас явно не клеится.
Брата я помню смутно, в голове мелькают лишь обрывочные фрагменты детских воспоминаний. Зато при упоминании о нем в грудной клетке появляется настоящая физическая боль. Дыхание спирает, горло перекрывает тугой спекшийся ком.
Я любил своего брата, точно любил. Иначе мне бы не было так больно.
Анну я не помню вообще.
Кошусь на нервно теребящую в руках телефон девушку. Интересно, а ее я любил? Чтобы сделать ребенка, любить не обязательно, откуда-то я это знаю. Достаточно, чтобы на нее стоял. Это я тоже откуда-то помню.
Только на нее не стоит. Она сидит рядом в топе с довольно откровенным вырезом, а у меня внизу полный штиль.
Может, стоит представить ее мертвой? Нет, это я не к тому, что в прошлом у меня были извращенческие наклонности. А к тому, заболит в груди, как с Марком, или нет. Станет ли мне так же больно.
Каждый день мы с моим лечащим врачом медленно восстанавливаем мои повседневные навыки и системные знания, прощупываем, где и какие образовались провалы в восприятии картинки окружающего мира.
Интернет мне пока настойчиво не рекомендуют, чтобы не вызвать эмоционально неуправляемый поток. Перегружать нервную систему сейчас крайне нежелательно.
На сегодняшний день я узнал, что могу читать, помню цифры и числа. Зато не смог вспомнить ни одной прочитанной книги, ни одного просмотренного фильма. Профессор говорит, это надо проверять эмпирическим путем. То есть включать, смотреть и прислушиваться к своим ощущениям.
Но как проверить чувства? На каком устройстве их можно включить и протестировать?
— Мне пора, любимый, — Анна встает, наклоняется, и мне снова хочется увернуться. Самому от себя тошно.
Отец Анны бизнес-партнер покойного деда — миллиардера Бориса Бронского. Дед завещал все свое состояние нам с Марком, и Анна тоже часть его завещания. Так почему из нас двоих жениться на ней согласился именно я? Неужели я просто расчетливый мудак? Или может я все-таки ее люблю, просто пока этого не помню?
Анна уходит, после нее приходит мама.
— Здравствуй, милый, — она целует меня в макушку, и мне сразу становится тепло.
Я бы узнал маму даже без детских воспоминаний. По одному такому поцелую. От того, что нет желания отшатнуться.
— Мама, скажи, — беру ее за руку и заставляю посмотреть мне в глаза, — я любил Анну?
Секундное замешательство, мать сжимает мою руку. И медленно качает головой.
— Я не знаю, сынок. Правда, не знаю. Ты никогда не любил обсуждать свои чувства. Но дедушка очень хотел, чтобы вы с Анечкой поженились, и ты был с ним согласен.
— Она беременна, мама.