Палачи и придурки

Вот эту идею и продолжал обдумывать Иван Порфирьевич в своем служебном кабинете, рассматривал ее со всех сторон и так и этак или, выражаясь языком бюрократии, — муссировал. Уже виделись ему дрессированные мухи на оперативной работе, и виделось государство, все охваченное сетью подобных Центров. Была, правда, одна слабая сторона этой идеи: махнет полотенцем какая-нибудь домработница Нюра — и нет дрессированной мухи, пропала дорогостоящая аппаратура! Нужно будет, очевидно, специально натаскивать мух на увертливость.

Увлекшись идеей, Иван Порфирьевич слишком резко приподнялся с кресла, и тут же острейшая боль саданула в поясницу, словно этого момента давно ожидала. Он охнул и застыл в кресле. Зашелестел селектор, и голос дежурного доложил:

— Старший лейтенант Новиков, товарищ генерал!

— Пусть войдет, — с трудом выговорил Иван Порфирьевич, прислушиваясь к боли. Боль потихоньку отпускала и словно бы злорадно ворчала: попробуй только! я тут, я стерегу!

— Проклятая! — процедил генерал сквозь зубы.

Массивная дубовая дверь кабинета тихонько дрогнула, подалась, и в образовавшуюся щель всунулась голова оперативника Павла Николаевича Новикова.

— Разрешите, товарищ генерал!

— Входи, входи, докладывай. Чего у тебя там?

Павел Николаевич ловко просочился в щель — распахивать широко двери в этом учреждении считалось признаком низкой квалификации работника — и вытянулся в струнку, крепко прижав к бедру кожаную папку. Конечно, Аркадий Семенович с Ильей Петровичем ахнули бы, узнав в этом подтянутом, прилизанном старшем лейтенанте своего разбитного приятеля Пашу, — удальца, на все руки мастера.

— Я по делу о...

— Знаю. Давай по существу.

Павел Николаевич с ловкостью официанта скользнул вокруг стола и распахнул перед генералом кожаную папку.

— Садись, — буркнул тот и с неудовольствием пересчитал заключенные в папке машинописные листы. Всего листов было пять.

— Эк тебя распирает! Пишешь и пишешь! А ведь давно сказано: краткость — сестра таланта!

— Никак невозможно было кратче, товарищ генерал!

— Ладно, ладно, шучу, — добродушно махнул рукой Иван Порфирьевич и, нацепив очки, принялся читать.

Павел Николаевич присел на краешек стула и искоса следил за выражением лица генерала. Иван Порфирьевич хмурился, порой усмехался, но в общем, похоже, остался доволен.

— Ну что ж, молодец! — сказал он, дочитав до последней точки. — Хорошо поработал. И слог, смотрю, появился. Ловко написано. Небось, нахватался там у своего этого... Утя... Утя...

— Утятина, — вскочил Павел Николаевич.

— Вот, вот. У писателя у этого. Он вообще-то как?

— Диссидент, товарищ генерал. Всякую муру про любовь пишет.

— Про любовь? Ну про любовь пускай пока пишет. А второй?

— Шарлатан! Во всех инстанциях признан таковым.

— И тоже туда же! — покачал головой Иван Порфирьевич. — Да ведь там и своих шарлатанов небось хватает, а?

— Так точно, хватает!

— Ну вот... А‑а, послушай-ка, дружок, — тут Иван Порфирьевич понизил голос и поманил Павла Николаевича пальцем, — он что, в самом деле вылечивает всякие там радикулиты?

— Вылечивает! Это даже поразительно, как ловко вылечивает!

— Ну ты того... как-нибудь так неофициально приведи его. Как-нибудь по-дружески, мол... Соображаешь?

— Ясно! Будет сделано!

— Думаешь, придет?

— Приде-от! А куда ж он денется!

— Вот и славно, — Иван Порфирьевич осторожно, опасаясь спугнуть боль в пояснице, встал, подошел к окну и глянул на поверженный у его ног город. Отсюда, из окна, крыши домов казались согбенными спинами. — Эх-хе-хе! Ну что за народ! Что за люди! Так и норовят юркнуть, улизнуть! Этим, видите ли, поплавать захотелось. Счастья своего не понимают. Ведь это счастье — быть простым винтиком, ни о чем не беспокоиться, а? Как полагаешь?

— Так точно, товарищ генерал! Счастье!

— Вот-вот. Живи себе и в ус не дуй. За них думают им же во благо. Все для них. Заботы, заботы, понимаешь. Работаешь как проклятый, ночами не спишь, вертишься, а они все шасть, шасть! Неблагодарные!

Иван Порфирьевич еще раз сердито глянул на исчезающий вдали в белесом мороке город.

— Вам отказано! — молодой человек развел соболезнующе руками, но не широко — так, по долгу службы.

Илья Петрович застыл у двери кабинета, словно налетел на препятствие, даже отпрянул слегка назад. Аркадий же Семенович еще сделал по инерции два шага к столу.

— Как, простите? — не понял он.

— В выездной визе вам отказано, — сказал молодой человек уже без всякого соболезнования, а деловым неколебимым тоном.

— Почему? — искренне удивился Аркадий Семенович.

— В нашем учреждении таких вопросов не задают, и никто никогда на такие вопросы не отвечает. Отказано — и все.

— Но послушайте, здесь какая-то ошибка. Ведь мы...

— В нашем учреждении никогда никаких ошибок не происходит, — голос молодого человека леденел, покрывался инеем.

— На каком основании! — закипятился Аркадий Семенович. — Мы имеем право знать!

— Право имеется, но это еще ничего не значит.

— Как же так! Если мне отказывают в визе, значит, я неполноценный гражданин, значит, меня в чем-то подозревают? Персона нон грата?

— Отнюдь, совсем не обязательно. Разве вас арестовывают? Нет. Живите спокойно, работайте.

— Но...

Однако тут Илья Петрович сзади ухватил его за полу пиджака и насильно выволок из кабинета в коридор.

— Вы допрыгаетесь, ей-богу! — зашипел он, затравленно оглядываясь. — Неужели и так не ясно? Этого следовало ожидать! Старый я идиот! Распустил романтические сопли! Африка! Полинезия! Тьфу!

Только вышли из учреждения, тут же вывернулся из-за угла навстречу им Паша — шел деловой служебной походкой, но в штатском. Не ожидал и не желал он этой встречи — дернулся непроизвольно в сторону, однако в следующий же момент изобразил на лице веселое удивление.

— Ба! Вы откуда? Ну что? Ну как?

— Отказ, — не глядя на него, процедил Илья Петрович, замороженный взгляд вперив в суету улиц.

— Да не может быть! — взмахнул Паша руками, глаза его, однако, блудливо забегали.

— Вот так.

В молчании прошли с сотню метров, и тут Паша остановился.

— Ну ничего, мужики, не унывайте! Черт с ней, с заграницей! И у нас хороших мест много. Можно на Соловки сходить на «Бродяге».

— Можно, — уныло сказал Аркадий Семенович.

— А можно и в Астрахань, рыбки покушать. Осетринки. У меня там есть знакомые рыбаки.

— Можно и в Астрахань.

— И на Черное море...

— Да, да...

— В крайнем случае продать «Бродягу» можно. Такую посудину хоть сегодня с руками оторвут. С двойной выгодой.

Ничего на это не ответили ни Аркадий Семенович, ни Илья Петрович. Паша еще потоптался, вздохнул.

— Эх, служба проклятая! — махнул рукой и пошел в сторону.

Аркадий Семенович с Ильей Петровичем прошли еще с квартал и остановились. Не о чем стало говорить, не о чем стало хлопотать, оборвалась связь между ними, разогнало их в разные стороны, как бильярдные шары. Особенно приуныл Илья Петрович — согнулся, лицо его вытянулось.

— Куда вы теперь? — с состраданием спросил Аркадий Семенович.

— Не знаю. Поеду в Москву правду искать. Говорят, у них там перестройка... Пока не поздно. Сейчас прямо в кассу за билетом. Ну, прощайте. Я позвоню..., — и, наскоро сунув Аркадию Семеновичу руку, пошел скорым шагом и скоро слился с людьми на тротуаре.

Аркадий Семенович еще постоял, ощущая внутри себя полнейшую пустоту. «Персона нон грата!» — прошептал он и горько покачал головой. Куда идти? Он посмотрел налево, направо — решительно безразлично было, куда идти. Решительно не хотелось ничего делать. На глаза попался желтый прямоугольник — вывеска автобусной остановки — и в нем номер автобуса, идущего к редакции журнала, к Сергей Сергеичу. «А‑а! Опять Сергей Сергеич! Опять «через две недели!» — с отвращением подумал он, но все же отыскал в кармане монетку и с отвращением же позвонил. И морщился, пока слышал в трубке гудки, и совсем уж скривился, когда раздался голос Сергея Сергеича. И даже не сразу сообразил, услышав: