Палачи и придурки

— Какое сопротивление, что т‑ты! — рассмеялся Паша, взял его под локоть и склонился к самому уху. — Имею конфиденциальный разговор. На минутку.

И повлек мужчину за рубку, и тот покорно пошел, отчаянно озираясь. Там ему с минуту Паша что-то внушал тихим голосом, и видно было через стекло, как показывал какой-то документ. Видно также было, как размяк мужчина и вышел из-за рубки вслед за Пашей на полусогнутых ногах, и личико его мелкое сползло на сторону в елейной улыбочке.

— Разве ж я знал! — сладким голосом говорил он, заглядывая Паше в лицо. — Рыбки захотелось? Ну и кушайте на здоровье, кушайте! — он осторожно поставил ведерко около Аркадия Семеновича. — А то милости просим к нам в гости. У нас и почище рыбка найдется, хе-хе!

— Некогда, — отрезал Паша. — Эй, по местам стоять, с якоря сниматься!

Хоть и подал он команду, однако сам отвязал фал от сосны, сам поднял и якорь и в рубке стал у штурвала. Попятился «Бродяга» и побежал далее вверх по Неве. На берегу стояли две фигуры в фуражках с кокардами и приветливо махали вслед. Только тут пришел в себя Аркадий Семенович. Было ему стыдно и унизительно — до сих пор чувствовал он жесткую, ухватистую руку и острое, поддающее колено.

— Кто они такие? — спросил потерянно.

— Рыбнадзор, естественно. Угораздило же тебя ловить рыбу на самой территории рыбзавода! Они просто одурели от такой наглости! Тут лосося разводят, а ты...

— Лосося? Разве еще существует такая рыба? Где же ее едят?

— Не волнуйся, где надо, там и едят. А вот теперь и мы поедим твоими стараниями. Давай, жарь рыбку, раз уж поймал. Не выбрасывать же за борт.

Пока жарил Аркадий Семенович на камбузе рыбу, Илья Петрович не отходил от него ни на шаг и нашептывал в ухо:

— Вы видели? Вы все видели?

— Видел.

— Что скажете?

Аркадий Семенович пожимал плечами. Что он мог сказать?

Тем временем добежал «Бродяга» до истоков Невы, до Ладожского озера. Здесь полюбовались старинной крепостью Шлиссельбург, даже явилась мысль посетить ее.

— Попрощаться, — сказал Илья Петрович. — Может быть, навсегда.

Но Паша отверг:

— Не на экскурсии, небось. Лбы расшибем, если со всеми ленинградскими камнями будем прощаться. Вон их сколько. Нам ветер попутный ловить надо.

Только вышли в Ладогу, как тут же подвалил к ним катер речной инспекции.

— Куда прешь! — закричали с катера. — Не знаешь, что выход в Ладогу под мотором запрещен?

— Знаем! — засмеялся Паша. — Да только нас голыми руками не возьмешь! У нас парус!

Тут же подняли и закрепили лежавшую до сих пор без дела вдоль борта мачту, поставили паруса и, сопровождаемые недобрыми взглядами инспекторов, побежали на север.

— Идем на Валаам, — сказал Паша.

Шли весь остаток дня, ночь и лишь к обеду следующего показался каменистый, поросший соснами остров, увенчанный куполами собора. Паша валился с ног от усталости и, когда причалили и бросили якорь, слабо махнул рукой.

— Идите прощайтесь, а я отсыпаться буду.

Он полез в кубрик, а Аркадий Семенович с Ильей Петровичем прошли по всем достопримечательностям, по всем скитам и соборам.

— Святые места, — шептал Илья Петрович. — Русь первозданная.

Никольскому собору он даже поклонился в пояс и смахнул набежавшую слезу.

— Вы только вникните, дорогой мой: навсегда!

Аркадий Семенович тоже сглотнул подкативший к горлу комок.

— Я вернусь! — сказал себе твердо.

После Валаама пошли дальше на север и попали в жесточайший шторм. Было обычное солнечное утро, слегка плескалась Ладога, поигрывала мелкой рябью, по синему-синему небу одиноко брели седенькие тучки-пилигримы — ничто никакой напасти не предвещало. Стоявший у руля Аркадий Семенович следил только, чтобы не рыскал «Бродяга», чтобы не заполоскал парус. Паша спал в кубрике, а Илья Петрович возлежал в шезлонге на палубе — принимал солнечные ванны и читал «Фрегат «Паллада». Заметил Аркадий Семенович на горизонте тучку помассивнее прочих, посолидней, однако не придал значения: мало ли. А тучка приближалась, росла, вот уже и тучкой ее назвать стало невозможно — наползала с горизонта огромная тучища, и несла она во чреве черный гнев и ярость. Но и тогда не взволновался Аркадий Семенович, только поежился от набежавшей вдруг ледяной стужи. Поежился и Илья Петрович.

— Что-то стало холодать, а? — игриво заметил он и набросил на плечи красно-черный плед.

И в этот момент наползла туча на солнце, смяла его, проглотила, тут и другие тучи откуда ни возьмись слетелись со всех сторон, как черные вороны, рванул ветер с юга, с севера, закружил, плеснул в лицо пенными брызгами. «Бродягу» развернуло, накренило — чуть не полетел Илья Петрович за борт вместе с шезлонгом — успел в последний момент ухватиться за леер, а шезлонг, подхваченный ветром, птицей взмыл ввысь и исчез в серой мути. Забился, словно в истерике, грот, готовый разлететься в клочья. Выскочил на палубу ошалевший Паша.

— Что!? Что?! Что такое?! Все наверх, паруса убирать! — завопил, хотя все и так были наверху. — Врубай двигатель, Аркадий, наискосок к волне держи, чтоб в скулу било, в скулу!

Тут опал грот, накрыл его, и он захлебнулся криком, выбрался, грот скомкал, закрепил, привязал. Илья Петрович в накинутом пледе и плавках суетился бестолково, прижимая к груди книгу «Фрегат «Паллада».

— Иди вниз, Илья Петрович, а то сдует к чертовой матери! — махнул ему Паша.

Старался Аркадий Семенович держать наискось волне, да какое там! Набросились волны со всех сторон, как свора собак, то на борт, то на нос, то на корму обрушивались. Вмиг промок он до нитки и со страхом следил, как нависали над «Бродягой» когтистые гребни.

В рубку заскочил Паша, захлопнул дверь, сам стал к штурвалу.

— Вот дает, а? Вот это наша Ладога! Непредсказуема!

Два дня носило их, трепало по озеру. Лишь к вечеру следующего дня разлетелись тучи, выпустили на волю измученное солнце, крутанул в последний раз и упорхнул ветер, огрызаясь, расползлись по своим норам волны. На восточном берегу отыскали небольшую бухту, бросили якорь и повалились по койкам. И два дня ничего не делали, только спали, ели и купались — вода в бухте оказалась сравнительно теплой.

Паша похлопывал любовно «Бродягу» и приговаривал:

— Хар-рош!

Так бы и жить здесь такой жизнью, но пора было сниматься с якоря — ожидала Пашу его служба, торопила.

— Ну, мужики, такое дело надо отметить. Сам бог велел, — сказал Паша.

Они оставили «Бродягу» на стоянке Петроградского водно-моторного клуба, где председателем тоже был Пашин знакомец, и шли по Набережной реки Карповки на отвыкших за неделю от суши ногах. Качалась под ногами земля, качался Ботанический сад, качались здания больницы Эрисмана, и было от этого непривычного ощущения весело.

— Ой, не могу! — рассмеялся Аркадий Семенович и присел на подвернувшуюся скамейку. — Так невозможно идти. Давайте посидим, подождем, когда мир станет на свое законное место.

— Так как, мужики? — продолжал гнуть свою линию Паша.

— Надо отметить, — подтвердил Илья Петрович.

— Оно бы и надо, — засомневался Аркадий Семенович, — да где взять? Сейчас утро, а винные магазины только с шестнадцати часов.

— Ты, Аркадий Семенович, прямо как божья овечка. Запомни: нет ничего невозможного для страждущего человека в этом мире.

— Эх, была не была! — вскочил со скамейки Илья Петрович. — Едем ко мне, у меня этого добра...

Они сели на трамвай и через пятнадцать минут входили в просторную полутемную квартиру, где пахло мятой, ладаном и еще чем-то удивительно приятным. В сумеречном свете коридора их встретили с поклоном две сухонькие старушонки. Илья Петрович махнул им, и они растворились в глубинах квартиры.