Палачи и придурки

В главное здание кардиоцентра вошел он в испорченном, кислом настроении и на подобострастный поклон подвернувшихся Николая Ивановича Ребусова и Юлия Павловича Ганина едва кивнул головой, в директорский кабинет рванул дверь без стука и снисходительно пожал руку вскочившего в смятенных чувствах Феликса Яковлевича.

— Здрасьте, здрасьте, а где же наш герой? Где знаменитейший профессор? Так и не появлялся после заграниц?

Мелко захихикал Феликс Яковлевич, ручками развел: не появлялся, мол.

— Ну да ему сейчас, наверно, не до работы, наверно, еще от японочек не отошел, мечтает, а? — и подмигнул Виталий Алексеевич доценту игриво, заговорщически: мы, дескать, знаем, что там за японочки!

Опять похихикал Феликс Яковлевич, покивал головой.

— Я смотрю, теперь вы здесь заправляете? А что же Анвар Ибрагимович?

Согнал с лица доцент улыбочки, в скорбную тряпицу его скорчил.

— У нас, видите ли, огорчение! Покидает нас Анвар Ибрагимович, покидает! На Урал переводится, кафедру ему в тамошнем мединституте предлагают.

— Что вы говорите! — удивленно вскинул брови Виталий Алексеевич, хотя и сам уже все прекрасно знал. — На повышение, значит. Ну что ж, по заслугам, по заслугам. Я вас, любезный Феликс Яковлевич, попрошу об одолжении: не уступите ли на час-другой кабинет ваш? Я бы не затруднял, да ведь другого подходящего помещения здесь не найдется, нет?

— Ради бога, ради бога! Тем более что и кабинет не настолько уж мой. Я тоже в нем гость.

— Не скромничайте, не скромничайте! Кому, как не вам!

— Тем более что на лекцию уже пора бежать.

— Ну вот и прекрасно, вот и хорошо. Только предварительно попрошу прислать ко мне... — следователь заглянул в записную книжку, — старшую медсестру Чекалину и шофера «скорой помощи» Сурова. Да, так: сначала Чекалину, потом Сурова.

Легко и вдохновенно выскочил из кабинета Феликс Яковлевич, тихонько прикрыл за собой дверь, а Виталий Алексеевич расположился в директорском кресле, вытянул, раскинул под столом длинные ноги в серую полоску штанах, распахнул на груди пиджак, выпустив на свободу бордового цвета галстук, откинул голову на спинку кресла, глазами же уставился на дверь в ожидании.

И вскоре постучали в нее, и в открывшуюся щель нежный голос сказал:

— Можно?

Насторожился Виталий Алексеевич, ноги из-под стола подобрал, отлепился телом от спинки кресла, вперед подался — от такого голоса встрепенулось в нем потаенное, мужское, за душу словно кто-то потянул изнутри. Эх-хе-хе! Это черт знает что вытворяет с нами иной раз женский голос!

— Войдите! — проговорил он.

Дверь несмело отворилась, и в ней возникла сначала одуряющей легкости и стройности ножка в блестящей туфельке и в знойном загаре, приобретенном, конечно же, не в городе Благове, и уж за ней вошла сама владелица — старшая медсестра Чекалина.

— Вызывали?

— Да-да, — подскочил Виталий Алексеевич на пружинистых ногах, и уж чего совершенно не намеревался делать, помимо воли своей — обогнул необъятный директорский стол и собственноручно придвинул к нему, установил стул. — Прошу, садитесь, — и держал стул за спинку, пока проходила медсестра Чекалина пространство от двери, пока садилась, и замаслившимся взглядом обволакивал ее тоненькую фигурку и в русых кудряшках голову. Личико у Чекалиной было простенькое, миловидное и свежее, как только что сорванный плод. «Ах, дьявольщина!» — шарахнулось в голове следователя, и он с трудом оторвался от стула, мазнув напоследок взглядом по гладкой шейке и далее в вырез медицинского халатика.

«Я бы специальным указом запретил принимать на работу таких аппетитных девиц! — подумал он. — Совершенно невозможно работать!» — и гибким шагом развратника прошелся по кабинету.

— Итак, Нина Ивановна Чекалина? Я не ошибаюсь? — произнес Виталий Алексеевич ласковым нутряным баритоном, хотя разработанный им ранее план допроса предполагал суровость и жесткость.

— Не ошибаетесь.

Опять пробежали мурашки по спине следователя от ее голоса — он остановился в двух шагах от нее и, склонившись в полусветском поклоне, заглянул в бездонную пустоту голубеньких глазок. Тьфу! Ну как прикажете вести допрос, когда вовсе другого хочется! Хочется под луну, на садовую скамейку, хочется прижаться, рукой провести по мягкой, трепетной талии и... далее. А еще лучше — очутиться вдвоем в розовой душистой спальне. Эх-эх, утонул, утонул Виталий Алексеевич в голубенькой бездне, и из бездны проливался на него небесный ангельский свет. «Ах ты ягненочек!» — чуть не произнес он вслух, забывшись.

— М-м, видите ли, Нина Ивановна, — тем же проникновенным баритоном продолжал Виталий Алексеевич. — Впрочем, может быть просто Нина? К чему нам официальности всякие!

— Конечно! — распахнула Чекалина навстречу ему невинные глазки. — К чему?

— Очень хорошо! Ведь у нас с вами просто беседа, беседа двух, скажем, друзей. Видите, у меня никаких протоколов, ничего такого нет. Вы согласны принять меня в число ваших друзей? Да пусть не покажется вам мое предложение навязчивым и скоропалительным!

— Отчего же, согласна! — улыбнулась она, раздвинула пухлые губки, а за ними белизна, девственность открылась Виталию Алексеевичу. И кроликом, кроликом, мелкими шажками приблизился, завороженный, взял покойно лежащую на бедре загорелую ручку в свою широкую, мужественную ладонь и приложился.

— Я очень рад, милая Ниночка, что не возникло между нами никаких недомолвок, никаких э‑э... уверток. Ну их! Пустая формальность, один только вопрос, — не отдернулась ручка, не спряталась, наоборот, как бы сама вспорхнула к его губам. Осмелев, он приложил ее ладонь к своей щеке. — Вы знаете, что ваш шеф, профессор Чиж, находится под следствием?

— Да, — произнесла Чекалина, потупляясь. — Все говорят об этом.

— Он преступник, — Виталий Алексеевич потерся легонько щекой о ладонь, вдыхая с наслаждением исходивший от нее больничный запах. — Взяточник и спекулянт. И следствие, — он сделал упор на этом слове и даже головой повел куда-то в сторону, словно отмежевываясь от него, словно это следствие не имеет к нему никакого отношения, — располагает данными, что недавно профессор Чиж вам с мужем предоставил отдельную квартиру.

— Он хлопотал. Но я не просила, он сам...

— А на каком основании именно вам? Вы так молоды и... очаровательны, — он скользнул губами повыше запястья и поцеловал ручку с внутренней ее стороны, где кожа особенно нежна и беззащитна. — А между тем, есть работники с большим стажем и живут в коммуналках.

— Как старательному и перспективному сотруднику, — сказала Чекалина и залилась краской смущения, потупляясь еще более.

— Волшебница! — умилился Виталий Алексеевич ее смущению, покрывая поцелуями обнаженную до локтя ручку, — что вы со мной делаете! А там, — он опять повел головой в сторону, — располагают сведениями, что профессор Чиж за свои хлопоты требовал с вас — негодяй! — деньги? Так ли это? — произнося это, Виталий Алексеевич добрался губами до самого локтевого сгиба, в блаженстве закрыл глаза.

Вдруг вспыхнуло в его голове, снопом искр сыпануло, словно из-под наждачного круга, и скорее от изумления, чем от боли выпучился Виталий Алексеевич, глянул — бог мой! какая там небесная синева! — темными презрительными щелями смотрели на него сузившиеся глаза Чекалиной; какой там ягненочек! — разъяренная пантера сидела перед ним! И занесенным еще оставался после удара нежный кулачок.

— Пошел вон, дурак! — тихо сказала Чекалина.

Попятился Виталий Алексеевич, роняя из разбитого носа на блестящий паркетный пол сочные кровавые клюквины.

— Ах ты с-сука! Ах ты б....! — завертелся он, схватился за нос и вмиг рука окрасилась. — Ты по носу бить! — выхватил платок, заткнул им нос. — Н‑ну погоди! Ты у меня посидишь в карцере! Ты у меня в психушке посидишь! — закружился он по кабинету, закидывая голову назад, чтобы побыстрей унять кровь, а голос из-под платка звучал гнусаво и глухо. — Вот здесь, — он подскочил к столу и стукнул кулаком в пухлую папку, — все о тебе имеется! Все данные! Как взятку за квартиру профессору давала и не только деньгами! Натурой, натурой давала! Путалась с ним! Здесь все имеется!