Палачи и придурки

— Осторожно погрузить и вывезти.

— Куда прикажете?

Раскрыл Борис Сергеевич по инерции рот, но так с раскрытым ртом и остался: куда, действительно?

— Может быть, в музей? — вкрадчиво подсказал Антон Брониславович.

— Конечно же в музей! Так я на вас полностью полагаюсь, товарищ Крафт. Полностью!

И как бы в подтверждение своего полного доверия он пожал Антону Брониславовичу руку и пошел к машине. Дернулась черная «Волга», пыхнула сизым дымком и умчалась в сторону города — торопился Борис Сергеевич на заседание бюро обкома.

А Антон Брониславович посмотрел ей вслед веселым взглядом, поколыхал животиком в ироническом беззвучном смехе, губы спелые скривил и вдруг оглушительно, разбойничьи свистнул. И откуда ни возьмись, словно из дымного зловонного воздуха явились трое хорошо откормленных молодых людей в джинсовых комбинезонах, в кепи с золотой эмблемой какой-то американской фирмы.

— Ну, золотая рота, слышали приказ? Будем вывозить идолище. Где Петрович?

— Спит.

— Ну разумеется, можно было и не спрашивать. Значит так: Петровича растолкать, пусть запрягает своего Буланого. Анахронизм, конечно, татарщина, да что же делать, автомобильный транспорт весь в работе, придется довольствоваться гужевым.

Не стал уточнять Антон Брониславович, что автомобильный транспорт — два стареньких, выживших из ума грузовика — катили сейчас, надрываясь, далеко от города Благова, кружили по городам и весям, выполняя таинственную работу, полное представление о которой имел лишь один Антон Брониславович Крафт, скромный заведующий городской свалкой.

— Вадим! — продолжал распоряжаться Антон Брониславович. — Заводи свою бандуру! Все сюда! Да Петровича опохмелите, а то будет копаться...

Молодые люди удалились упругими шагами, растеклись, растворились, Антон же Брониславович, заложив руки за спину, стал прохаживаться вдоль дороги, не теряя времени даром, обдумывал дела, не имеющие ничего общего ни со свалкой, ни с бронзовым экс-вождем.

Вскоре подъехал автопогрузчик, а за ним запряженный в телегу тот самый мерин, что с таким пренебрежением и равнодушием отнесся к визиту председателя горисполкома. Похоже, все равно ему уже было, что жевать жвачку, что тащить телегу, что смотреть на ответственного руководителя. На телеге сидел мужичок в брезентовом плаще и кирзовых сапогах. Из-под вислоухой шапчонки выглядывала унылая, похожая на прошлогоднюю картофелину физиономия.

— Ты что такой смурной, Петрович? Тебе опохмелиться дали?

— Та дали! — вяло махнул рукой Петрович, и из жеста этого, из всего его вида заключить можно было, что опохмелиться ему дали мало.

— Нельзя, Петрович, работа предстоит ответственная. Вот потом...

Автопогрузчик зацепил статую, выдернул из ямы, и повис Иосиф Джугашвили в воздухе, беспомощно болтаясь, раскачиваясь, и бронзовая улыбка застыла на его лице, и бессмысленный взгляд вперился в землю, как будто боялся он сорваться и упасть на эту самую землю, рассыпаться вдребезги.

— Стоймя ставь! — командовал Антон Брониславович. — Это вам не бревно — вождь все-таки, генералиссимус. Пускай с достоинством проедет в последний раз на боевой колеснице. Колесница-то выдюжит, Петрович?

— Выдюжит. Телега новая, — обидчиво сказал Петрович.

— Ну-ну, эх-хе-хе! Вот она, жизнь! А ведь народы целые трепетали, одним взглядом мог стереть с лица Земли! Вот и трепыхайся после этого! Все пустое! Все тлен!

Вождя поставили, крепко привязали проволокой за четыре угла телеги, Петрович сел на приспособленное для мягкости автомобильное сидение, взмахнул кнутом.

— Н-ноо! — крикнул истошно.

И телега тронулась.

Теперь, выглядывая из-за оконной шторы, Борис Сергеевич страшно пугался и ломал голову: чудилась ему мистика, а главное — сознавал он свою к ней причастность. Уж не вызвало ли к жизни его вмешательство какие-то таинственные, неизвестные еще человечеству силы? Может быть, не надо было трогать его, пусть бы и лежал, где лежал. Черт знает как все обернется! Он в смятении кусал крепко сжатые кулаки и испуганно оглядывался на Егора Афанасьевича.

Нервная тишина царила в кабинете.

Бог знает до чего довел бы себя Борис Сергеевич такими мыслями, может быть, до психического срыва, но вдруг в просвете между рядами акаций, там, где начинался вход в скверик, показался знакомый ему вислобрюхий мерин, закованный в хомут и оглобли, и все сразу стало ясно.

Дурацкий, похожий на блеяние смешок пролетел в кабинете.

Вот уже и сама телега показалась в просвете, и на ней во весь рост статуя. И ничего. Зашевелились члены бюро, расправили, разгладили напряженные лица, повылазили из-за штор, сделали вид, будто ничего такого не произошло, никакого не было замешательства в их рядах.

— Ну, мэр, — сказал Егор Афанасьевич, отирая платком пот с лица и шеи, — объяснишь ты нам, что происходит? Куда его везут?

Секунду колебался Борис Сергеевич — была мыслишка продолжать от всего отрекаться, притворяться несведущим, но выскочила и другая: все равно узнают, и окажется он в глупейшем положении.

— Я распорядился. Лежит, понимаешь...

И он рассказал сгрудившимся вокруг членам бюро, как обнаружил почти что на самой свалке, среди мусора, статую товарища Сталина, как усмотрел в самом этом факте кощунственный выпад против завоеваний социализма и героической нашей истории и приказал вывезти ее в краеведческий музей.

— Что ж, — раздумчиво сказал Егор Афанасьевич, — в музей это умно, умно. Только не броско, не в парадных залах, а так где-нибудь, в задней комнате. Но и не в подвале!

Устал ужасно Егор Афанасьевич. После заседания рухнул в свое кресло, изнеможенный.

— Мы тут работаем, уважаемый товарищ, работаем! — покивал он на вопросительный взгляд Генерального с портрета. — На износ! Но мы солдаты партии!

Следователь Виталий Алексеевич Блохин толкнул парадную дверь прокуратуры и вдруг остановился так резко, что шедшие за ним хлопцы из группы захвата чуть на него не налетели. Остановился и застыл в дверном проеме, одной рукой придерживая дверь, смотрел, как по главной улице города Благова в телеге, запряженной древним одром, везли бронзовую статую Великого Человека, Иосифа Виссарионовича. Толстая проволока, охватившая туловище, цепями казалась, как будто закованного, в презренной колымаге, из самого средневековья везли его на казнь, на Лобное место. И чернь, затаив дыхание, глазела со всех сторон на это захватывающее зрелище.

— Сволочи! — сквозь зубы процедил Виталий Алексеевич, и неизвестно было, кого он покрыл этим емким, звучным словом.

Мерин осторожно ступал короткими ногами и неотрывно смотрел в землю, словно за долгую жизнь разуверился в ней и чего-то опасался. Правил им невзрачный, равнодушный ко всему мужичок.

В несколько покривившемся настроении прошел Виталий Алексеевич к ожидавшей «Волге», парням из группы захвата махнул на милицейский «газик» с мигалкой.

Вот и прилетели...

Вот и коснулся самолет родной земли в аэропорту города Благова — сначала прикоснулся, словно попробовал, и в следующий момент опустился на нее грузно всем стремительным телом, и земля охнула и поднатужилась, чтобы вынести на горбу своем и эту тяжесть, и это наказание.

Всеволод Петрович радостно вздохнул и отстегнул надоевшие ремни. И пока выруливал самолет на предназначенное ему место, он выглядывал в иллюминатор и волновался. Не терпелось профессору встретиться с коллегами, с учениками своими — веселенькая весть сидела в нем, и поделиться ею страсть как не терпелось. В Токио имел встречу он с одним богатым шейхом из Кувейта, деловым человеком, вкладывающим большие деньги в медицину. Шейх выразил желание купить три технологии, разработанные Всеволодом Петровичем, да и вообще пожелал поближе познакомиться с их центром. Возможно, скоро и прибудет в Благов с этой целью. Значит будет у них валюта, на которую можно закупить японское оборудование. Прекрасные открываются перспективы. Прекраснейшие!