Палачи и придурки

— Да откуда же я знаю! — искренне изумился Панков. — Я утром просыпаюсь — окно разбито, холод адский в комнате, дежурная по этажу вопит, а сам лежу в кровати в костюме и в ботинках.

— И кто меня разукрасил не знаешь?

— Вот ей богу, хоть убей! А что, сильно побили? — в Сашкином голосе появилась настороженность, но говорил он, похоже, искренне.

— Мм.

— Не знаю, старик. И рад бы, да ничего не знаю. Сам в полной отключке был, ты ж понимаешь. Да, слушай, был я сейчас в прокуратуре, там все с ног сбились, тебя разыскивают. Шеф зачем-то требует.

«Вот этого мне только сейчас и не хватало!» — подумал Виталий Алексеевич. Совершенно некстати потребовался он шефу. Что делать, закон свинства — это уж как полагается в этой проклятой жизни.

— Зачем, не знаешь?

— Не знаю, да и никто не знает. Видно, дело серьезное — уж больно кипятится твой Иван Семенович.

— Но как! Как я появлюся с такой рожей! — в отчаянии воскликнул Виталий Алексеевич. — Как объясню!

— М-мда, тебе не позавидуешь. Что, сильно разделали?

Вместо ответа следователь только задышал в трубку, завздыхал.

— Слушай, Виталий, ты там того, не вздумай брякнуть, что мы с тобой пили, да и вообще про пьянку не заикайся. В твоих же интересах. Придумай что-нибудь, ну там... дескать, шел по улице, никого не трогал, и тут напали... Ну да, поверни так, будто напали на тебя из мести. Будто вел когда-то какое-то дело, кого-то засадил, вот и решили отомстить. Ты уж сам сообрази, что и как. Одним словом, прикинься жертвой. Благородно, и на тебе же печать героя. В конце концов, если ты ничего не помнишь, то почему и на самом деле не допустить такой вариант? Вполне возможная вещь. По-моему, это идея. Только не переиграй. И обо мне ни слова. Не видел, мол, ничего, не знаю. Ну пока, давай, действуй, — и положил трубку.

Повесил трубку и Виталий Алексеевич и затравленно огляделся вокруг. Мерзкий пейзаж представился его взору: унылые дома новостроек, кучи строительного материала, поросшего прошлогодней полынью, тошнотворный запах от мусорного костра свалки. Он бы с радостью допустил мысль, что явился жертвой, что сплетен был вокруг него заговор преступных элементов, однако упоминание Панкова о разбитом стекле в гостиничном номере мешало этому — он четко вспомнил: полет его из окна сопровождался именно звоном разбитого стекла. Значит, корни таинственного ночного происшествия крылись там, в гостинице, и ни при чем тут преступные элементы. Но, с другой стороны, Сашка прав, другого-то выхода нет. И вздохнув, достал Виталий Алексеевич еще монету и опустил в автомат. Какое все же прелестное изобретение — телефон, подумалось ему, пока набирал номер. Может быть, для того и изобретен, чтобы люди могли разговаривать, не глядя в глаза друг другу, чтобы свободнее было врать. Ведь известно, что врать труднее под взглядом собеседника, особенно под взглядом начальства. Может, поэтому с изобретением радио, газет и телефона вранья в мире стало неизмеримо больше. Но это ничего, когда ложь во спасение, вранье во имя правды. И не надо нам никаких видео! Не надо! Пусть они там у себя изобретают и устанавливают, а нам не надо! Незачем нам заглядывать в глаза друг другу!

— Слушаю, — несколько раздраженно откликнулся Иван Семенович.

— Апание! — забыв про зубы, брякнул Виталий Алексеевич.

— Чего? Какое к черту упоение! Это ты, что ли, Виталий? Объявился! Ты у нас прямо как министр на службу являешься. Удостаиваешь нас, грешных, своим посещением!

— Нападение! — изловчился языком следователь. — Сегодня ночью подвергся преступному нападению злобствующих элементов по причине мести.

— Что ты там мелешь! Какое нападение! Давай быстро ко мне, разберемся.

Послышались в трубке короткие гудки, Виталий Алексеевич повертел ее с сожалением и повесил. На душе стало так муторно, как будто его заживо хоронили. Кое-как замаскировавшись, прикрыв позор воротником куртки, он задворками, глухими улицами прокрался к зданию прокуратуры, юркнул в подъезд, намереваясь как можно незаметнее проскользнуть мимо вахтера, однако узкий проход был перекрыт мощной женской фигурой, которую выталкивал вахтер Солодов, приговаривая:

— Пошла, пошла! Нечего тут...

— Пусти, жертва застоя! — визжала женщина. — Мне к прокурору, не имеешь права!

— Сказано тебе: не принимают! Иди!

Виталий Алексеевич приостановился, пережидая, взглянул на женщину внимательней и узнал известную в городе проститутку Ирэн Семечкину. Семечкина напирала на вахтера горделивым бюстом и кричала:

— Глядите, люди! Вот вам и демократия! Вот вам и гласность! Позапирались в кабинетах! тут взгляд ее упал на Виталия Алексеевича и выпуклые коричневые глаза еще больше расширились от изумления и удовольствия. — Ба-атюшки! Да никак это ты, начальник! Вот так так! И тебя расписали, ха-ха! Эк тебя, сердешного!

— Иди, иди, воительница! — энергичней уперся в нее руками Солодов, в то же время взглядывая с испугом и недоумением на следователя.

— Стерва! — прошипел Виталий Алексеевич и пробился в образовавшуюся щель между вахтером и Семечкиной. Шустро поднимаясь по лестнице, слышал он за спиной ликующие злорадные вопли:

— А поделом! А поделом.

Секретарша Люся, завидев его, всплеснула руками и сказала: «Ах!» Виталий Алексеевич жестом руки ее восклицание как бы приглушил — все, мол, в порядке и, наклонив голову, ринулся в кабинет прокурора.

— М-мда, — поджал губы Иван Семенович, — экую мумию, понимаешь, из тебя сотворили! Кто? Рассказывай!

Присел следователь на краешек стула, взглядом уперся в пухлую прокурорскую грудь, в которой терялся узкий черный галстучек, собрался с духом и начал:

— Вчера в двадцать три ноль-ноль я проходил по улице...

— Фу-фу-фу-фу! — замахал на него руками прокурор. — Дыши-то хоть в сторону! Это какой же гадости ты нализался! Фу, и вонь-то мерзкая!

Виталий Алексеевич, бия себя кулаками в грудь и убегая взглядом от прокурорских глаз, стал было уверять, что не пил, ни одной, мол, капли в рот не брал, а запах, дескать, оттого, что, будучи подвергнут нападению преступных элементов, очнулся сегодня на городской свалке, где, как известно, не амброзией пахнет. Так вот, дурной, мол, этот запах со свалки и перешел на него. А пить — избави боже! Ни-ни!

— Ты за кого, щенок, меня принимаешь! — громыхнул Иван Семенович по столу кулаком. — Я тридцать лет в прокуратуре, нешто не отличу запаха самогона? Что ты тут мне заливаешь, сказки рассказываешь! И это же надо, — он встал и заходил по кабинету, — работник прокуратуры! Страж законности! Который пример должен подавать рядовым гражданам! Пьет! И что пьет! Самого-он! Нет, комедия, ей-богу! — Иван Семенович нервно рассмеялся. — Самого-он! Может, это у тебя такой метод борьбы с самогоноварением, — он ехидно подбоченился и склонился, выставив левое ухо вперед, — а?

Виталий Алексеевич тупо кивнул.

— Ка-ак?! — взвился прокурор. — Он еще кивает! Ну вот что, Блохин, некогда мне тут с тобой. Имей в виду: если бы не чрезвычайной тонкости задание, которое я не могу никому другому доверить, полетел бы ты у меня! Это уж как пить дать! Ладно, на сей раз замнем, но помни, крепко помни!

Виталий Алексеевич сник, склонил повинную голову к столу, заерзал по нему подбородком: виноват, все учту, буду помнить. Иван Семенович, успокаиваясь, сел за стол, придвинул, ему чистый лист бумаги и ручку.

— Так, записывай: Чиж Всеволод Петрович, профессор, директор кардиологического центра, заведующий кафедрой Медицинского института. Записал? Так вот, поступил сигнал оттуда. Иван Семенович воздел указательный палец к потолку. — Толком ничего не известно. Может, взятки, может злоупотребление — разберешься. Задача твоя аккуратно, без малейшего шума все проверить. Самолично. Оперативной группы тебе не будет, все сам. Сечешь?

— Секу, Иван Семенович.

— Вот так. Через пару недель доложишь. Ладно, к себе не ходи, не маячь там фонарями-то. Презентую уж от моих щедрот, — прокурор из стола достал новенькую дерматиновую папку черного цвета, придвинул следователю. — Ступай уж, самогонщик! Ступай домой, наведи марафет на роже, и за дело. Будь здоров! Э-эх! — покачал он головой добродушно.