Черновед. Свежая кровь

«Движение челюстей в точности совпадало с фразой, которую произносила свинья, – вспомнил Козловский. – А голос подобрали самый отвратный. Низкий и скрежещущий».

Он взглянул на указатели с фамилиями новых художников. Две из них ни о чем ему не говорили, но третья была знакома лучше, чем хотелось. Козловский удовлетворенно кивнул и, постукивая тростью по вычурным, разрисованным плитам, двинулся вдоль коридора, увешанного картинами. Каждая из них не имела ничего общего с реальностью: шестиугольный глаз, розовый стул в картонной коробке с дырками, жаба с десятком человеческих сосков и гигантский квадрат, пожирающий человека. Наверняка в изображенных образах скрывался глубокий символизм, но Козловскому он был неведом. В «Черном квадрате» Малевича тоже находили великое отрицание или всеобщее ничто. Козловский же видел квадрат черного цвета, который ничуть не отличался от других квадратов.

Следующая картина заставила его остановиться. На полотне была изображена тень в свете фонаря, но без человека, чья фигура могла бы ее отбрасывать. Прохожие, нарисованные грубыми мазками, старательно обходили и свет, и тень, предпочитая оставаться в полумраке. Картина называлась «Одиночество».

Гадать над содержанием не пришлось – Козловский хорошо ощутил тяжесть его груза на себе. Он сам был одиноким неудачником последние пятнадцать лет. В основном стараниями Вали, бывшей жены. До встречи с ней Козловский жил скромно, но у него хотя бы имелась двухкомнатная квартира, доставшаяся в наследство от умершей матери. Зарплаты заводского рабочего хватало на коммуналку, еду и нехитрые развлечения. Разве что женского внимания порой не хватало.

В один прекрасный день Глеб Козловский познакомился с Валей – привлекательной и неглупой вдовой, моложе его на девять лет. Отношения закрутились так быстро, что через несколько месяцев они расписались и стали жить вместе. А еще через год Козловский продал собственную квартиру, чтобы помочь сделать ремонт Вале и закрыть долги, доставшиеся ей после смерти первого мужа. Мог ли он догадаться, к чему все придет? Пожалуй, если бы хоть раз трезво взглянул на ситуацию.

Валю как подменили. Некогда редкие скандалы вспыхивали каждый день. Секс, напротив, окончательно исчез из жизни. Из любимого и работящего Козловский превратился в наскучившего и обленившегося. Его мнение значило меньше, чем ничего. Словом, он почти не удивился, когда очутился на улице без копейки за душой и проигравший все суды о разводе и разделе имущества. Вдобавок завод перешел на автоматизированное производство, а Козловского уволили, как не прошедшего аттестацию. Вот она – живая версия «Одиночества». Пожалуй, к картине Козловский добавил бы презрительные взгляды, которые так любили бросать прохожие при виде грязного несчастного бродяги.

Он пригубил бокал. Кисловатый вкус шампанского развеял дурные воспоминания. Козловский покачал головой. Надо же, одна из картин действительно задела его за живое. И следующая тоже неплоха: человек с золотистой кожей, сверкающими глазами и блаженной улыбкой на лице стоит на пьедестале, а снизу к нему тянутся грязные руки. Одна вцепилась в ступню, разодрав кожу до крови. Надпись под картиной гласила: «Удача».

Козловский усмехнулся и качнул бокалом, будто собирался чокнуться с картиной. Только благодаря удаче он здесь и стоит. Купить изменивший судьбу лотерейный билет его уговорил Серега – один из множества бродяг, ночевавших в подвале заброшенного дома. В подвале «Базы», как ее называли местные. Язык Сереги вечно заплетался, а зрачки выглядели пугающе широкими. Козловский не сразу узнал, что причиной служили «волшебные таблетки», побочными (и желанными для некоторых) эффектами которых были галлюцинации. Серега частенько глядел в стену и безостановочно транслировал окружающим несвязную чушь. Однажды он неожиданно схватил Козловского за руку, бормоча набор цифр: три… восемь… девять… одиннадцать… тридцать… Одно и то же по кругу. Козловский запомнил их против воли. Утром, прежде чем закинуться таблеткой, Серега вполне осмысленно заявил, что цифры выигрышные, и удачу принесут любому, кроме него самого. Козловский собирался потратить деньги на мазь от артрита, но все-таки рискнул взять лотерейный билет. С теми самыми цифрами. И вот какая штука: двести шестьдесят миллионов рублей свалились на него в один момент. Козловский уверовал в их реальность только после того, как потрогал собственными руками. Почти месяц уже прошел, а он так и не привык к тому, что просыпался в чистой кровати и уютной квартире, питался в ресторанах, пил дорогое вино и носил модную одежду.

Преодолев коридор, Козловский оказался в маленьком зале, отведенном для выставки малоизвестной художницы. Висевшие здесь картины были посвящены городской жизни: мальчик, бегущий за автобусом; рабочие, переодевающиеся после смены; разрушенные дома на окраине. В усталом мужчине, моющем старый автомобиль, Козловский узнал себя. Вспомнил как позировал, как трудно было стоять неподвижно несколько часов подряд. Картина долго пылилась где-то в чулане, а теперь предстала для всеобщего обозрения. Только судьба у нее будет незавидная.

Немногочисленные посетители рассматривали картины и тихо переговаривались. Белокурая женщина в темном пиджаке и длинной юбке подходила к каждому гостю и стремилась что-то объяснить. Затем ее взгляд упал на Козловского. Фраза, которую она начала говорить, так и осталась недосказанной; брови в удивлении взлетели вверх.

– Давно не виделись, Валя, – ухмыльнулся Козловский. – Я все еще живой. Удивлена?

– Что ты здесь забыл? – нервно поинтересовалась Валя, быстрым шагом направляясь к нему.

Внешне она постарела, хотя не так, как представлял себе Козловский: добавилось морщин вокруг глаз и на шее, сутулость стала заметна сильнее. Укоротилась стрижка, исчезла обтягивающая одежда. Впрочем, фигуру Вале удалось сохранить почти без изменений.

– Любуюсь картинами, как остальные гости, – невозмутимо ответил Козловский.

– Мне позвать охрану?

– Зачем?

Валя покосилась в сторону посетителей, которые явно предпочли стремительно разгорающийся скандал угрюмым лицам рабочих и пустующим троллейбусам.

– Даже не делай вид, что это простое совпадение, – понизила голос Валя. – Ты приперся из-за меня, и ежу понятно. Извинений хочешь? Чтобы я ползала на коленях? Не дождешься!

– За что тебе извиняться? Подумаешь, оставила человека без жилья. По современным меркам ты почти святая.

Ее лицо раскраснелось. Валя набрала полную грудь воздуха – для того, чтобы позвать охрану или покрыть Козловского отборными ругательствами, однако в тот же момент в зале появился администратор. С вежливой улыбкой он обратился к Козловскому:

– Глеб Иванович, ваши покупки будут доставлены уже завтра. Это немного против правил, так как мы предпочитаем оставлять их до конца выставки. Хорошо, что директор решил пойти на уступки. Понять его можно: гости редко скупают целый зал разом.

Валя закашлялась. Администратор сочувственно протянул ей носовой платок.

– Благодарю, – чуть поклонился Козловский.

– Ты покупаешь картины? – недоверчиво взглянула на него Валя.

– Ваши картины, – поправил ее администратор. – Все, до единой.

Трель телефонного звонка заставила его извиниться и отойти в сторону. После неловкой паузы Валя уточнила:

– Ты появляешься из пепла через тысячу лет, как разодетый и расфуфыренный феникс, а затем скупаешь все мои картины, так?

– Верно.

– Какого черта? – Она всплеснула руками. – Зачем?

– Собираюсь их сжечь. Не оставлю от картин ни следа. Ни воспоминания. Золу использую как удобрение для своих георгин, – Козловский изобразил задумчивость. – Мда, георгины действительно стоит завести.

– Деньги-то я все равно получу. Вижу, ты окончательно спятил.

– Картины стоят не так уж дорого. Плюс большой процент возьмет галерея, – рассуждал Козловский. – Столько лет ты добивалась известности и ждала персональной выставки, ждала восхищенных зрителей… Но с завтрашнего дня твои картины никто не увидит. Критики промолчат, в газетах не напишут и строчки, а зал оформят под другого художника. Годы кропотливой работы коту под хвост.