Тропой мужества - Рубежи бессмертия

Какая-то неведомая сила помогала ему. И в голове вспыхивали незнакомые слова, сопровождая его стремительные движения — хоу-сао-туй, мае-гери, гедан-кин-гери…

И лопаткой, лопаткой…

Подкатом под ноги, левой в пах, лопаткой по шее, оттолкнуться от упавшего, навстречу набегающему врагу, поднырнуть под штык, саперка мелькает два раза, а немец, хрипя и брызгая кровью улетает за спину…

Свалка! Лязг! Хруст! И рев. Утробный. Оглушающий.

И немцы не выдержали. Сначала попятились, потом побежали.

— Ы-р-р! — вырывается из глотки. — Бей! Бе-е-ей!

— Вперед! — это лейтенант. Еще жив пацан! Весь в крови, глаза бешенные, в руках винтовка, а окровавленный штык смотрится страшно…

— Ур-р-ра! — и бойцы бегут следом за удирающем врагом.

Догнать! Убить!

Степан настиг удирающего немца. В прыжке мощным ударом сломал тому хребет, достал до другого врага, рука с лопаткой в замахе…

Вдруг в голове ярко вспыхнуло. Ноги подогнулись, и Якушев провалился в черноту…

Из неотправленного письма Отто Зейгардта:

'Восемь дней войны и трудно поверить в то, что произошло всего два дня назад. И я рад, что выжил в той бойне. Моя милая Марта, я не хочу пугать тебя описанием того ужаса, что я испытал тогда. И видит Бог, никто из камрадов не ожидал. Мы все знали, что русские сильны в штыковой атаке, но это…

Их глаза горели бешенством, они рычали как звери. И шли на нас неуязвимые, страшные, жуткие.

На меня надвигался один «Иван». Он на моих глазах вонзил штык в грудь Липке, я писал как-то о нем, так этот «Иван» поднял беднягу Липке на штыке и швырнул через себя. Как куклу. С жутким рыком. Потом он посмотрел на меня и страх парализовал меня. Я ничего не смог сделать. Русский штык пробил мою грудь.

Но я выжил. Мне сказали, что тогда погибло много камрадов и я уже много раз благодарил Бога, что я один из выживших…'.