Огненные цветы

Отец Розы был из числа того полумиллиона людей, которых в 1843 году оторвали от родных домов и собственного клочка земли, чтобы у англичан был скот пожирнее. Все им мало. И не возразишь – об этом позаботился закон против папистов 1691 года.

Католикам – никаких гражданских прав. Католикам – никакого образования. Католикам запрещается отправлять службу в своих церквах. И еще соль на раны – все католики обязаны ежегодно платить десятину англиканской церкви. Католикам запрещается вступать в браки с протестантами и даже покупать у них землю. И если кому-нибудь – таких очень-очень мало – и удается заполучить крохотный надел, закон, написанный под английскую диктовку, велит делить все имущество между сыновьями. При этом если кто-нибудь из сыновей – протестант, так как иные от отчаяния переходили в англиканство, – все имущество достается ему.

В 1847 году парламент принял Акт о бедных, лишающий всяких налоговых привилегий любого ирландского крестьянина, владеющего более чем четвертью акра земли. Очередной пример наглого вымогательства, направленного на то, чтобы выбить у ирландцев, все еще тянущихся к родному очагу, последнюю почву из-под ног.

Беззастенчивые агенты по найму по собственному произволу выдают разрешение или отказывают жителям в праве возобновлять контракт на обработку им же принадлежащей земли, и, чтобы это право получить, почти всегда приходится давать солидную взятку.

Как поется в песенке, популярной среди воинственно настроенной молодежи, Ирландия – это самый печальный край на всем белом свете.

Люди тут всю жизнь обречены на рабский труд на полях. Вход в мир коммерции и промышленности, которым управляют по ту сторону пролива английские хозяева, им заказан.

Лично против герцога Ольстерского Роза ничего не имела – он гораздо лучше своих отца или деда, кому как раз и пожаловал земли король Георг. Ни тот ни другой так ни разу и не удосужились пересечь пролив и хотя бы посмотреть на тех несчастных трудяг, которые по шестнадцать часов в сутки гнули спину, чтобы в хозяйских погребах было вволю еды и вина.

Эдвард Ши Уайлдинг на них не походил. Он уволил всех этих управляющих, надсмотрщиков, агентов по найму и, поселившись в Ольстере, сам начал управлять своим имением. Произошло это двадцать лет назад. Спустя какое-то время он женился на ирландской девушке; Роза поймала себя на мысли, что вообще-то Ванессу О’Коннел типичной ирландкой не назовешь. Она – из знати, троюродная сестра великого ирландского патриота Даниела О’Коннела.[1]

О’Коннел: Великий Освободитель. Основатель Католического общества – первой организованной группы сопротивления английскому владычеству, Даниел О’Коннел стал первым католиком – мэром Дублина и первым католиком-ирландцем – членом нижней палаты английского парламента.

Со временем герцог Ольстерский сделался больше ирландцем, чем англичанином. Вот и Равене говорит: «Ирландцы в цепях…» Хороший, справедливый по отношению к своим арендаторам и слугам хозяин, порядочный человек.

Равена осторожно постучала в дверь материнской спальни.

– Входи, дорогая, – послышался голос Ванессы. Отец тоже был здесь; он стоял за спиной жены, глядящейся в настольное зеркало.

При виде дочери герцог расплылся в улыбке и раскинул руки:

– Выглядишь потрясающе, дорогая. В этом чудесном платье ты совсем взрослая. И впрямь – юная леди.

Не сдержав довольной улыбки, Равена подбежала к отцу и крепко прижалась к нему.

– Опять дразнишься, папочка?

– Да нет, я серьезно. Даже и не думал, что ты такая высокая.

– Это все каблуки.

– Никакие не каблуки – просто чудо. Золушка на балу.

– Надеюсь, в тыкву в полночь не превращусь, – хихикнула Равена.

Герцогиня круто повернулась на вращающемся стуле.

– А Золушка и не превращалась в тыкву. Не помни ей платье, милый.

– Ладно, в таком случае помну твое. – Герцог со смехом наклонился и обнял жену.

Равена от души любила родителей. Она считала их самой красивой парой в мире. Отец – высокий, широкоплечий смуглолицый мужчина весьма приятной наружности. У него черные глаза – которые становятся совсем узкими, когда он смотрит на кого-то с неудовольствием. Они достались ему в наследство от Великого Ши, Черного Ирландца.

Шесть поколений назад род Ши жил в Ирландии; один из его представителей сражался под знаменами Рыжего Хью О’Нила, когда в 1599 году ирландцы одержали свою последнюю крупную победу над англичанами. Но после того как О’Нил в конце концов капитулировал перед королем Яковом Первым, Ши был отправлен в английскую тюрьму. Говорили, что в Ирландии не найдется тюремных стен, достаточно крепких, чтобы удержать его. Ирландская почва для Ши – то же самое, что волосы для Самсона. Оторванный от Ирландии, с ее красотами, звуками, запахами, этот человек как-то поник. Может, он стал мудрее, но лишился того огня, что поддерживал его в непрестанных и неравных сражениях с врагом. Но Ольстер – Ольстер остался в его крови.

Освобожденный по амнистии из тюрьмы – но только после того, как он принял клятву на верность Короне, – Ши женился на англичанке, дочери английского лорда, с которой познакомился на организованной Комитетом протестантов демонстрации за справедливое отношение к Ирландии. В результате этого брака на свет появились трое детей. И теперь, когда сменилось не одно поколение, герцог обнаружил, что одна из дочерей Ши была его прапрапрабабушкой.

Герцогиня открыла шкатулку с драгоценностями и извлекла ожерелье, серьги и браслет. Все из чистого золота. Ожерелье особенно нравилось Равене – оно было сделано в виде цепочки из разноцветных драгоценных камней, перемежающихся золотыми листиками. Серьги свисали почти до самых плеч.

– А это тебе, Равена. – Герцогиня указала на лежавшую на туалетном столике коробочку в белой бумаге. – Можешь открыть.

Затаив дыхание, девочка сорвала обертку, и глаза ее расширились от восторга. Шкатулка была в точности такая же, как у матери.

– Ну давай же, хватит глазеть, – подтолкнул ее отец.

Дрожащими руками, с бешено колотящимся сердцем девочка медленно, растягивая удовольствие, откинула крышку. Точно. Именно это она и ожидала увидеть.

В точности такое же ожерелье. И серьги. И браслет. Только размером поменьше – под возраст и под рост обладательницы.

– О, мамочка, какая красота! – Равена кинулась в объятия Ванессе, расцеловала ее и снова повернулась к отцу: – И тебе тоже спасибо, папочка. Вы оба такие добрые. Я люблю вас.

Отец обнял ее и прижал лицом к своему светлому камзолу.

– Надеюсь, все будут любить тебя так же, как любят родители.

Герцогиня придирчиво оглядела дочь:

– Когда она вырастет и станет женщиной, молодые люди, если я хоть что-нибудь в этом понимаю, будут с ног сбиваться, лишь бы завоевать расположение и угодить нашей маленькой Равене.

Бальные торжества и вообще атмосфера во дворце вице-короля оказались вовсе не такими страшными, как представлялось Равене. Из экипажа ей помог выйти молодой человек – таких красавцев она в жизни не видывала – в зеленой ливрее с золотыми галунами, алом жилете, белых бриджах и шелковых чулках.

– Это генерал? – шепотом спросила она у отца.

– Боюсь разочаровать тебя, родная, – рассмеялся герцог, – но это всего лишь лакей.

Дворецкий, застывший в ожидании на верхней ступеньке красивой лестницы, ведущей в бальную залу, был не менее элегантен. Он откашлялся и провозгласил:

– Герцог и герцогиня Ольстерские с дочерью, леди Равеной О’Коннел Уайлдинг.

Став между дочерью и женой, герцог неторопливо повел их наверх.

Затаив дыхание, Равена двигалась за родителями вдоль вереницы гостей. Сплошь незнакомые лица, даже не лица, а пятна какие-то. Кроме лорда Кларендона. «Мадам», «Сэр», поклоны, реверансы, улыбки, от которых начинают болеть мышцы лица.

Впрочем, в светских делах Равена Уайлдинг была не такой уж простушкой. Как себя вести, она знала – недаром, едва научившись ходить, наблюдала с верхней площадки лестницы за роскошными приемами, которые устраивали ее родители. Красивые мужчины, блестящие женщины – высшая каста. Но этот бал – нечто особенное. Здесь она не зрительница, а участница, но дело не только в этом.

1

Даниел О’Коннел (1775–1847) – лидер либерального крыла ирландского национального движения. – Здесь и далее примеч. ред.