Олигарх 2

Джузеппе снег и морозы конечно видел, но не столько и не такие. Глаза его были почти в буквальном смысле по пять советских копеек. Больше всех над ним потешался Анри и рассказывал о своих первых впечатлениях о России и то, как он теперь любит русские зимы. А русская баня зимой это вообще блаженство.

От его рассказов у нас всех начинали течь слюни, когда он описывал поход в баню и настоящую обжираловку и опиваловку буквально в зю-зю до или после.

Но больше всех зиме радовался Николай. Снег и холод подействовали на него оказали на него совсем не так, как предсказывали итальянские эскулапы. Когда дули холодные ветра и шел снег казалось, что он здоровеет на глазах. И в Питер приехал здоровый и полный сил молодой капитан-лейтенант Макаров, герой морских баталий с турками. Пережитое выдавала первая ранняя седина на висках, бросающийся в глаза шрам на правой щеке и красивая изящная трость. Она конечно скрывала его хромоту и почти никто не знал, что без неё он пока еще не может ходить.

Нам с Николаем, ожидающие нас на почтовой станции жандармы, даже не дали заехать домой. Скривившись, как от какой-то жуткой кислятины от слов, что мои люди в любом случае поедут со мной, жандармский начальник милостиво разрешил сделать это четырем человекам, Ивану Васильевичу, Анри Ланжерону, Джузеппе и Петру. Остальные проследовали на Пусковскую мызу.

Николая оказывается ждал прием у государя, а меня ждал генерал Бенкендорф.

Не скажу, что был рад его видеть, но раздражения он у меня не вызвал. Да и шеф жандармов в этот раз на мою персону отреагировал спокойно и даже с юмором прокомментировал возможную сцену конфликта с жандармским караулом, сказав, что он дал секретную инструкцию смотреть за моими легендарными фехтовальными приемами.

Меня Александр Христофорович просто попросил рассказать о критском походе и почему я ходатайствовал за польского офицера. Минут через сорок приехал Николай, императорская аудиенция закончилась и его привезли к Бенкендорфу. На этот раз к моему удивлению пригласили и господина Тимофеева.

Самое главное, о холере и резюме рассказа пана Ружицкого, я рассказал когда мы были тет-а-тет, это все предназначалось в первую очередь для ушей Государя и шефа жандармов. А потом генерал с удовольствием выслушал наш рассказ об освободительном походе на Крит и расспросил Николая о его службе у греков. Нам он немного рассказал о своем участие в компании 1828-ого года на Балканах.

В итоге у Бенкендорфа мы немного засиделись и на мызу приехали уже вечером.

Аудиенция у императора естественно была короткой и ни о чем, просто протокольная, все награды мой шурин по моему мнению уже получил и это просто был знак монаршей милости. Но в этот раз Николай Павлович меня удивил, он все таки наградил своего тезку еще раз, вручив ему свой личный подарок, дорожный пистолет работы какого-то богемского мастера Антона Винсента Лебеды из Праги.

Мне это имя ничего не говорило, да и на самом деле важно не имя оружейника, а личность дарителя.

На мызе нас ждали наши родные, которые накрыли стол для торжественного ужина и приготовили для нас баню.

Баня была именно такой, как описывал её Анри, мы намылись, напарились, до отвала наелись и даже напились почти в зю-зю. У Джузеппе кончился словарный запас всех его языков, чего чего, а такого приема он явно не ожидал, особенно снежного купания.

Николай сразу же попал в цепкие руки Матвея, который пока мы наслаждались баней, снежными купаниями и всякими безобразиями с напитками, «мучил» моего шурина своим лечением.

Я ему подробно отписало здоровье Николая и Матвей встретил его во все оружии. Среди его лекарств был эликсир и мазь, приготовленные из каких-то бутылочек тетки Анфисы.

Матвей сначала особенным образом накормил и напоил нашего героя-моряка, потом лично попарил его и затем растер раненую ногу свежеприготовленной мазью и уложил спать в хорошо натопленной спальне, да еще и на перине. Перед сном Николай употребил сто пятьдесят рома с пятьюдесятью каплями какого-то эликсира.

Николай тут же заснул, а Матвей присоединился к нам. Ему пришлось налить штрафную и уделить немного внимания для выслушивания его медицинского рассказа.

Уже глубокой ночью я попал наконец-то в руки своей супруги, а под утро, когда я уже после бурных и продолжительных любовных ласок готов был просто заснуть, Соня неожиданно разрыдалась.

— Я боялась, что ты не вернешься, три недели я почти не спала, как у меня не пропало молоко, просто не знаю, — начала она рассказывать сквозь слезы. — Мальчик то же мало спал, проснется и молча лежит. А однажды мы с ним трое суток не спали и не ели. Он только пил сладкую воду. Но не плакал, молча лежал и смотрел на меня. Когда пришло твое письмо, я посчитала, это были дни когда вы освобождали Николая и попали в шторм.

Соня погладила мою раненую руку и поцеловала так нежно, что у меня пропала всякая усталость, но она решительно отстранила меня и смущенно сказала:

— Хватит, Алёшенька, это может навредить нашему ребенку.

Смысл сказанного дошел до меня не сразу. Наш мальчик сладко спал и как мы могли навредить ему мне было не понятно. Но когда я недоуменно посмотрел на жену до меня дошло, Соня опять ждет ребенка.

Но это были не все демографические новости. Утром я узнал, что наконец-то малыша ждут и господа Бакатины. Это мне сообщила Анна, когда мы собрались за обеденным столом.

Матвея не было, чуть ли не с первыми петухами прилетел офицер от Бенкендорфа и затребовал срочно доктора пред генеральские очи. Места для новых постоянных людей за столом Анна определила заранее и лакей указал сначала место Николая рядом с матушкой, а затем и Джузеппе рядом с Ланжеронами.

Николай к столу вышел в новеньком повседневном мундире, но при всех положенных регалиях и самое главное, используя трость как декоративный элемент. Я сразу же понял, что ходьба не доставляет ему уже привычной боли.

Мою улыбку шурин расценил совершенно правильно и улыбнулся в ответ, подтвердив моё предположение глазами. Обед быстро превратился а продолжение вчерашнего ужина и плавно перетек в сегоднешний с небольшим отличием, алкоголя было очень мало и только вино.

Уже в темноте из Питера вернулся Матвей и не один, с ним приехали мои товарищи детства — братья Петровы.

При всех Матвей ничего говорить не стал, но недаром говорят муж и жена одна сатана, Анна без слов поняла его озабоченность, а следом и я и соответственно Софья Андреевна.