Мо сян

- Почему это? – испугалась Алла, но вскоре поняла, о чем он говорил. Стены ущелья почти сразу сдвинулись настолько, что едва не цепляли зеркала. В таких условиях, если вдруг машина выйдет из строя, двери открыть будет невозможно, и им придется куковать, пока кто-то еще не сунется в ущелье и не возьмет их на буксир. И что-то Алле подсказывало, что ждать придется очень долго. Эти несчастные шесть километров, которые в обычных условиях они проскочили бы за десять минут, заняли у них больше часа.

Нервы Вагиной вскоре сдали, и она опустила на свое окно глухую «шторку». Алла же, наоборот, не могла оторвать глаз от стен, то сдвигавшихся вплотную к машине, то вдруг снова немного расступавшихся. Ее начала душить клаустрофобия. Что-то подобное она испытывала разве что в детстве, когда двоюродный брат, дурачась, заворачивал ее в старый пыльный ковер и ставил на попа́ в угол комнаты. Она не могла шевельнуться, не могла нормально дышать, в глаза и нос лезли пыль и какие-то сухари. Вскоре она начинала слезливо упрашивать его освободить ее, потом просто визжать и беспомощно биться, как муха в паучьем коконе. А брат только злорадно хихикал и, светя фонариком в темное круглое отверстие над ее головой, глядел на ее замурзанную, иступленную, жадно хватающую воздух физиономию.

Через несколько минут окончательно стемнело. Свет фар не мог пробиться сквозь сплошную пелену дождя и обрушивающиеся на машину селевые потоки. Алле все больше казалось, что машина – это их гроб, а шум и грохот вокруг – звуки засыпаемой могилы. Когда вновь сблизившиеся стены оторвали-таки одно из зеркал, она вскрикнула и, зажмурившись, прижала ладони к ушам.

Вадим никак не отреагировал ни на ее визг, ни на заполошное бормотание с заднего сидения (Вагина, кажется, читала молитву), полностью сосредоточившись на дороге. Дворники бешено носились по лобовому стеклу, без толку гоняя грязь, камни и воду. Казалось, этому ущелью не будет конца, но внезапно на них обрушилась тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом шин по траве. Даже Вагина заткнулась.

…

В этой оглушительной тишине машина проехала еще несколько метров и остановилась. Алла приоткрыла глаза и застыла с отвисшей челюстью, по-прежнему прикрывая уши руками. Впереди, за чумазым лобовым стеклом, в белом свете ярчайшего месяца и окружающих его жарких звезд раскинулась безмятежная долина, сплошь состоящая из многоступенчатых террас, покрытых зреющими рисовыми плантациями. Где-то вдали угадывались туманные очертания высоких гор. Справа от подножия первой ступени расположилось несколько добротных построек – подмигивающие теплыми огоньками окон трехъярусная расписная пагода, монастырь, амбар и большой хлев, а в отдалении, с левого края, притулилась небольшая и темная деревенька.

- Как это в-в-возможно? – спросила, заикаясь, Вагина.

- Вырвались, - отозвалась Алла, вглядываясь в фантастический пейзаж, - Вырвались!

- Она права, - подал голос Вадим. Губы его дергались, глаза лихорадочно блестели, - Это же невозможно! Только что был ливень стеной, и вдруг… луна, звезды… и чертов цветущий рис! В декабре!

- Этому есть лишь одно объяснение…, - Алла выдержала многозначительную паузу, а потом широко улыбнулась, - Это значит, что мы добрались туда, куда и планировали.

Все трое, стараясь не шуметь, открыли двери и вышли из машины, с ошарашенным наслаждением вдыхая ароматы теплой ночи, чистой воды и душистых трав. Они оглянулись назад и поглядели на черный зев только что покинутого ущелья, из которого приглушенно гудело невидимым дождем и ветром.

- Ну, что… пойдем в гости? – спросил Вадим, кивнув в сторону монастыря.

- Может, все-таки в машине переночуем? - плаксиво предложила Вагина, - уже не замерзнем…

- Машина – на крайний случай, если местные не захотят нас принять, - сказала Алла, -Но если верить всему, что я узнала от Сюя и Бабушки Лю – они нас примут и помогут. Для этого они здесь и находятся…

Желая немного размяться, Алла прошлась до основания поля и остановилась у узкой, насыпи, выполненной, казалось, из боя кирпича. Высотой чуть выше щиколотки она тянулась вдоль всего поля. Слева она упиралась в скальные выступы, а справа – терялась в цветущем саду перед монастырем.

«Тот самый барьер, о котором упоминал Сюй», - догадалась она и, зябко поеживаясь, перевела взгляд на поля. Пейзаж тут же заворожил ее. Шелест густой травы, огоньки светляков, ярко-желтый месяц в небе, легкий ветер, ласково перебирающий волосы…

Вадим негромко окликнул ее. Она оглянулась и заметила, что от крыльца пагоды к ним быстро направляется огонек. Вадим сунулся в машину и, достав что-то из брошенной на сидении куртки, сунул сзади за ремень джинсов.

«Пистолет!», - испугалась Алла и торопливо вернулась к машине. Через минуту огонек приблизился и оказался квадратным керосиновым светильником в руке низенького седовласого китайца, закутанного в какую-то хламиду и увешанного с ног до головы бусами то ли из мелких камушков, то ли из жемчуга. Он оглядел нежданных пришельцев и строго сказал что-то, что Вадим неуверенно перевел: «Он говорит, чтобы мы немедленно убирались. Здесь нам не место…».

- Подождите! - Алла засуетилась и рванула вверх багажник машины, доставая герметично упакованную в несколько слоев прозрачного полиэтилена куклу, - Скажи ему! Мы привезли Мо Сян!

Перевод не потребовался. Китаец с жалостью поглядел на «трупик» куклы, потом со сдержанной ненавистью – на Аллу и махнул рукой, призывая идти за ним. Женщины полезли было за сумками, но монах отрывисто произнес несколько фраз, и Вадим перевел: «Говорит, оставьте все. Возьмите только самое необходимое, вроде зубных щеток… и Дитя».

На широкой лестнице пагоды их встретили около десятка таких же седовласых и низкорослых монахов в киноварных одеждах и бусах, с керосиновыми лампами в руках. Все они скорбно глядели на чертову куклу, которую Алла несла на вытянутых руках, как жертвенного младенца.

В просторном холле первого этажа ей знаками указали на выполненный из зеленоватого камня постамент под большой гипсовой статуей Будды. Алла уложила на него куклу и, изо всех сил сдерживая рвотный рефлекс, развернула

Смрад стоял невыносимый – гнилой, болотистый, навозный с примесью чего-то животного, вроде заветренного мяса. Одним словом, тошнотворный! Ни Вагина, ни Вадим не стали ей помогать, затаившись в сторонке. И когда она, наконец, справилась с бесконечными рулонами упаковочной пленки и скотча, голова у нее шла кругом, а желудок целиком рвался наружу. Глянув на результат, распростертый на постаменте, она зажала ладонями рот и скрылась за спинами своих спутников.

Монахи выстроились вокруг постамента и, склонив головы, затянули какую-то скорбную литанию. Один из них протянул руку и без каких-либо усилий снял с головы куклы сидевшую когда-то намертво фарфоровую масочку, которая – глазки-вишенки, губки-бантиком, щечки-румянцем. Под ней оказалось совсем другое «лицо». Сгнившие рваные стебли топорщились, перемежаясь в хаотичном порядке с торчащими вразнобой мелкими зубами и мертвыми, высохшими, ввалившимися и косящими в разные стороны глазами. Только сейчас Алла по-настоящему прочувствовала, что Мо Сян действительно была живой. Еще недавно. На свой лад.

Приглушенные всхлипывания рядом говорили, что и Ольга осознала то же. Мо Сян не была куклой. Это было чье-то дитя, а они… его убили. Варварски, потребительски и жестоко. Но почему же - «они»?! Алла глянула на плачущую рядом подругу. Если бы не Вагина, Мо Сян по-прежнему спокойно сидела бы на ее, Аллиной, полке в окружении Ремарка и Паланика … Здоровая и живая. И Вадим бы… Она покосилась в его сторону и… с удивлением обнаружила, что тот, привалившись к резной деревянной колонне, втихомолку переписывается с кем-то в смартфоне. Неслыханная невоспитанность перед лицом смерти!

Но следующей мыслью стало: «А с кем вообще и о чем мог Вадим переписываться?!». С трудом она перевела взгляд обратно - на мелькающий за монашескими спинами постамент, где возлежало их проклятие, но до конца службы так и не смогла выбросить эти вопросы из головы.