Канахкон

- Я и не собираюсь себя корить, старая ты ДУРА! – завопил я и рванулся к ней. Уж не знаю, хотел ли я ее только напугать, встряхнуть, или же все-таки свернуть к чертям ее дряхлую шею. И никогда уже не узнаю.

Очнулся я здесь, в подвале, с раскалывающейся головой. Видимо, эта индейская ведьма – Виситасьон – вовремя вырубила меня, шарахнув сзади чем-то тяжелым. Не удивлюсь, если очередным графином.

В подвале очень холодно. Он был когда-то вырублен в скальной породе, так что зарешёченные полукруглые окошки находятся вровень с уровнем воды в озере. Если встать на цыпочки, я могу в эти окошки выглянуть. И даже высунуть руки по локоть. Очень хочется пить, но до воды слишком далеко – не дотянуться. За те несколько дней, что я здесь нахожусь, бабушка не приходила ни разу. Наверное, обиделась. Зато три раза в день приходит Виситасьон с новым графином и предлагает пить. Я отказываюсь, потому что прекрасно вижу, что это не вода, а все то же пресловутое пойло, которым она упорно пыталась меня напоить с самого момента моего приезда. Что это? Яд? Ясно, что они меня не выпустят, и я сгнию в этом промозглом узилище. Так может выпить и умереть быстрее?

…

Время от времени приходят местные женщины. Все как одна, на последнем сроке. Они ничего не говорят, только молча разглядывают. Так же, наверное, разглядывают в зоопарке какого-нибудь ядовитого ящера. Например, Дракона Камодо. Безобидного за частой решеткой, но все равно вызывающего страх и отвращение. Сейчас я знаю всю историю до конца, но все равно сочувствия к этим женщинам не испытываю.

- Чтоб вы разродились прямо сейчас, красномордые бляди! – завопил я как-то им и со злорадным удовольствием наблюдал, как они удирают в пароксизме суеверного страха, поддерживая обеими руками свои уродливые животы.

Приходил Ватер. Он и рассказал мне то, что не успела рассказать бабушка, так что белых пятен в моей голове теперь не осталось.

Ватер пришел несколько дней назад на закате. Мне показалось, что он осунулся. Мне показалось, что он единственный, кто мне искренне сочувствует. Он сказал, что по индейским обычаям я был у него кем-то вроде крестного сына. И он любил меня. Он протянул мне между прутьев подкуренную сигарету, но я отказался. Она только усилила бы страшную жажду, мучавшую меня.

…

«Сразу после заключения Уговора, когда все мужчины исцелились и окрепли, племя, как и обещало, перебралось на берег озера и нарекло его «Канахкон» – в честь барабана из шкуры оленя, принадлежащего Ястребу, - рассказал он, - Несколько лет Каниенкехака просто жили и радовались жизни, а потом стали решать, как им выполнить Уговор с минимальными для себя потерями. Первым делом они определили и пометили границы – на пределе слышимости барабана в тайге проложили просеку из поваленных сосен и регулярно зачищали ее. Не полагаясь на свою память, они попросили самого талантливого из художников – юного Аноки – подробно запечатлеть все в рисунках на кусочках выделанной кожи. Каждое новое поколение, как только в его глазах загорался свет разума, получало первый и самый главный урок по этим картинкам. С этим мы справились. Долгие и долгие годы мужчины Каниенкехака каждую третью луну тянули жребий. Кому «везло», тот уходил жить за просеку, другие – оставались на берегу и были готовы в любой момент распрощаться с родными и уйти на глубину. Сначала это было тяжело, но постепенно племя приспособилось, отправляя за Границу большую часть мужчин и мальчиков и оставляя на Озере по одному представителю каждого племени. Лучшим представителям предоставлялась… как у вас это называется… амнистия – освобождение от Долга. Эти люди уезжали из племени навсегда и строили новую жизнь на большой земле. Но большинство все же потом возвращалось – привозя с собой свежую кровь – белых жен и детей. Так поступили и потомки Ястреба. Твой прадед надолго уехал из родных мест, получил образование, разбогател, женился, а потом кровь позвала его, и он вернулся на родной берег. Правда, нахватался уже ума-разума и предпочел жить наособицу – построил для семьи виллу из камня и дерева, подражая белому племени. А потом это вошло в привычку – его сын, и сын его сына уезжали в далекие белые города, возвращались с белыми женами и заводили от них детей. К тому времени Страшный Уговор, как мы его назвали, несмотря на все усилия, поблек в памяти и начал восприниматься всего лишь как старая сказка. Не только для вас – отщепенцев, - но и для чистых Каниенкехака. Никто уже, в том числе и я, не верил, что это было на самом деле, и перестал ждать Дня Расплаты. Просека заросла, мужчины больше не тянули жребий. Ну, а по части того, чтобы следить за наличием необходимых для Уплаты поколений… в этом проблемы никогда не было. Болезни обходили племя стороной, леса и озера полнились пищей, мужчины славились своей силой, а женщины – плодородием. Племя разрослось десятикратно. Но однажды воды Озера позвали для уплаты долга.»

- Это было просто землетрясение, Ватер, - устало произнес я, пытаясь справиться с головной болью, - Я видел записи. Это просто… словом…

- В тот день на глубину ушло гораздо больше людей, чем было во времена Ястреба, - продолжил Ватер, не обратив на мои слова внимания, - Гораздо больше. Так что мы уплатили долг сполна. Я и сам должен был уйти, но за пару дней до этого я получил весточку с просьбой о помощи от моей кузины, живущей в деревушке к югу и, оседлав Ворона, поспешил к ней на помощь. Барабан в пути я не слышал. Когда я вернулся, все уже было кончено. Уговор был нарушен, а Остров возвратился на дно. Женщины рассказали, что на берег вышли наши Древние Старейшины – поросшие тиной, опутанные водорослями, с чудовищными полипами на лицах и строго призвали к ответу. Твоя бабушка Гюллен говорила с ними, как старшая на берегу. Было выставлено требование – каждую двенадцатую луну, пока беглец не выполнит обещание, отправлять на глубину новую жизнь – младенца.

- Вот оно что, - задумчиво кивнул я, вспомнив женщину на берегу и «крики пумы», подозрительно напоминающие детский плач.

- Мужчин в племени почти не осталось – так, горсточка счастливчиков, вовремя ушедших на дальнюю охоту, - поэтому бремя легло на их жён. Хуже всего приходилось самым плодовитым, кто тяжелел сразу после родов.

- Потому что у них было еще месяц-два до убийства ребенка, - продолжил я за него и закрыл лицо руками, - два месяца рядом со своим малышом…

- Тем временем большинство вдов и безмужних женщин были отправлены в большой мир – на твои поиски. И хоть Элоиз старалась нигде не задерживаться и грамотно заметала следы, мы всегда знали, где вы находитесь, и ждали подходящего случая. Когда окончательно стало ясно, что Элоиз почила, а ты осел в Хоупвилле, все женщины, кроме одной, вернулись обратно. Она регулярно подкидывала в твой почтовый ящик записку, но ты всю корреспонденцию сжигал не глядя.

- Я уже давно не читал бумажные письма, и видимо, правильно делал, - грустно усмехнулся я, потирая здоровенную шишку на затылке, - Почему вы просто не убили меня? Видит Бог, это было бы не сложно!

- Ты позабыл про условие Уговора – добровольно! – ответил Ватер и поднялся. В зарешеченном окошке остались только его ноги в стоптанных пластмассовых шлепках. А я начал смеяться.

- Добровольно? Так значит, я должен добровольно утопиться?! Надеюсь, эта старая кляча Виситасьон нажарила достаточно попкорна, потому что ждать вам придется долго!

- Ждать не придется, Шонноункоретси, - спокойно произнес Ватер, - остров взойдет через пару ночей.

И ноги в стоптанных шлепанцах стали удаляться по берегу.

- У вас тут еще до фига младенцев на подходе, – крикнул я, - придется отправить на глубину кого-то из них, потому что добровольно я туда не отправлюсь! Слышишь?!

Ватер не ответил. Я повис на прутьях решетки, глядя ему вслед и хотел кричать что-нибудь дальше, но кричать было больно. Страшно, выматывающе, болела голова, но больше всего мучила жажда.

«Я сдохну от жажды в трех метрах от озера» - подумал я, свернулся калачиком на ледяном полу и заплакал от жалости к себе.