Канахкон

Запирая дверь и усаживаясь в свой старый «жук», я впервые задумался о том, что мама почему-то всегда с ярым фанатизмом изживала тех редких девушек, которые переступали наш порог, и никогда не протестовала против парней, даже таких, как Чарли-предатель. Что ж, теперь я знаю, что и это было не случайно.

…

Не имеет смысла долго задерживаться на подробностях моего путешествия. Продолжу сразу с того места, когда не только шоссе, но и грунтовки закончились, и я углубился в дебри канадской тайги. Некоторое время я опасался, что случись на моем пути встречная машина, то кому-то придется долго пятиться задом до места, где можно будет разминуться. Но мне так никто и не попался. Иногда деревья обступали дорогу так тесно, что я боялся, что дорога – если можно назвать дорогой две густо заросшие травой колеи – вовсе исчезнет, и тогда мне не останется ничего иного, как поворачивать назад и искать другой путь, или вовсе бросить машину и топать пешком. GPS мой давно уже сел, и я без устали нахваливал себя за распечатку карты. По дороге мне встретились несколько индейских поселков. Местные, выходящие из хижин, не пытались преградить мне путь, но глядели настолько хмуро и неприветливо, что я не то, что не притормозил, а даже прибавил газу и заблокировал все двери.

Последнее поселение, которое я встретил, оказалось запущенной деревушкой на пару десятков наполовину вросших в землю хибар. Ее я бы тоже предпочел объехать, но у меня закончились припасы, поэтому я притормозил у покосившейся ветхой лавки и пополнил запасы воды. Хотелось взять что-то и из еды, но я поостерегся, ибо то вяленое мясо, что лежало на прилавке, было неясного происхождения, явно несвежее, и пахло соответственно. Я попробовал завести разговор с апатичной девушкой-продавцом, но разговора не вышло. Некоторое время она абсолютно пустыми глазами наблюдала за моей активной жестикуляцией и отчаянными потугами вспомнить что-то из мохаукского, а потом молча удалилась в каморку за прилавком. В поисках еды я попробовал обратиться к нескольким пожилым женщинам, сидящим у своих хижин и плетущих циновки, но они так же молча вставали и уходили. В конечном итоге я оставил свою затею, а сверившись с картой, заключил, что голодная смерть мне в любом случае не грозит. Оставалось около дня пути, а если дорога улучшится, то и того меньше.

Она не улучшилась, но и хуже не стала, поэтому, несмотря на усталость и недосып, к следующему утру я был на месте. Так ярко помню последний этап моего путешествия – я как раз подъехал к узкому проезду между двух скал, густо поросших древними соснами, и невольно насторожился. Скалы, серые и мрачные в предрассветных сумерках, таили неясную угрозу. Мне это напомнило жуткую легенду про Сциллу и Харибду. Я заглушил двигатель и вышел из машины размяться. Внутренний голос настойчиво советовал бросить все и ехать обратно, увещевал воспользоваться последним шансом, отметая все мои робкие мысленные протесты. Я уже почти ему поддался, но позади меня вдруг взошло солнце, осветив и узкий путь между скал, и сами скалы в такие радушные желто-розовые тона, что захватило дух. Мрачные тени рассеялись, а вместе с ними, как по сигналу, на меня хлынули ароматы моего детства – чистой озёрной воды и жарящегося на углях жирного лосося.

Я понял, что до моей цели осталось всего лишь проехать мимо этих скальных выступов, и я получу все, что хочу – и встречу с единственной оставшейся у меня родной душой, и ответы на все вопросы, и глоток чистой воды, и вкусный завтрак из свежайших рыбных деликатесов. Желудок ворчливо поддержал меня, словно подтверждая, что все мои страхи – лишь отголоски материнской паранойи, и я решительно вернулся в машину.

Через несколько минут я оказался на побережье. От красоты открывшегося вида у меня покрылось мурашками все тело! Озеро сверкало синевой в лучах восходящего солнца. Над водой стояла невесомая паутинка утреннего сизого тумана. Прибрежные кустарники низко клонились к тихим водам, в которых то и дело слышался сонный всплеск утренней рыбы. Высоко в небе неторопливо кружила какая-то крупная птица. Я перевел взгляд направо, и мои глаза тут же наполнились слезами радости. Бабушкино поместье стояло на прежнем месте. Оно казалось мне одновременно и больше, и меньше, чем в детстве. Я жадно отыскал глазами ту самую веранду на сваях, где мы с братом когда-то проводили наши беззаботные летние ночи…

Вилла все еще находилась в глубокой тени, и я решил, что будет верхом неприличия заявиться с визитом (хоть и долгожданным) в такую рань, а потому решил дождаться более удобного времени на берегу. Припарковав «жук» на некотором удалении от подъездной дороги, я прошествовал на берег, скинул туфли и с трепетом вошел по щиколотку в воду. Оглядывая живописные окрестности и наслаждаясь прохладным шелком, окутавшим мои затекшие ноги, я отметил, что и деревенька осталась на прежнем месте – по левую руку - аккуратные хижины с курящимися дымками коптилен и сохнущими на распорках рыболовными снастями. Я не помнил, сколько этих домиков было во времена моего детства, но мой благостный взгляд не заметил ни одного запущенного или заброшенного. Значит, что бы ни происходило там, в безумном мире за пределами этой скальной чаши, здесь все по-прежнему – тихо, мирно и счастливо. Это наполнило меня чувством тоски по упущенному времени. Ведь все это время, вместо того чтобы скитаться по городам и весям, повсюду чужой, ненужный и лишний, я мог бы спокойно жить на родной земле!

Ноздрей вновь достиг аппетитный запах, и мне пришло в голову, что какие-то ранние пташки обязательно должны присматривать за коптильнями. Мозг воскресил давнее воспоминание – толстый, красный, истекающий соком и маслом кусок жареного лосося на лоснящемся зеленом терпко пахнущем листе. А к нему - свежая горячая лепешка, густо нашпигованная диким чесноком. Желудок отреагировал новым всплеском эмоций, и я по кромке воды двинулся в деревню. Если и не добуду завтрак, так хоть скоротаю время.

Когда до домов оставалась лишь пара десятков шагов я заметил впереди девушку, вышедшую к воде. Я пошел быстрее, намереваясь завести с ней разговор, но что-то в ее облике вскоре заставило меня замедлить шаг. Я плохо помнил свое детство, но даже тогда местные одевались в национальные одежды только по особым случаям. В повседневной жизни они обходились джинсами или ситцевыми юбками, рубашками и майками, и только во время ритуалов доставали из сундуков расшитые вышивкой одежды, роучи и другие украшения из дерева, косточек и перьев. Женщина же, идущая мне наперерез, была одета в ритуальный наряд из белого домотканого полотна, украшенного яркими вышивками и длинной бахромой на рукавах и подоле. В тугие черные косы были вплетены пестрые перья. Шла она, торжественно прямя спину и держа на вытянутых руках небольшую корзинку, накрытую сверху тканью. Я остановился в нерешительности, когда она, напевая что-то низким гортанным голосом, встала у кромки воды на колени, опустила свою ношу на воду, замерла на несколько секунд, а потом оттолкнула ее. Легкий ветерок почти сразу подхватил корзинку и направил ее прочь от берега.

Я страшно смутился, понимая, что стал невольным свидетелем какого-то исключительно интимного момента, и хотел незаметно ретироваться, но женщина вдруг повернула голову и уставилась на меня. Несколько секунд она переводила взгляд с меня на виднеющуюся далеко за моей спиной машину, и целая вереница эмоций сменялась на ее лице, подобно свету и тени в облачный день – вялое любопытство, подозрение, неверие, внезапное озарение, отчаянье, ярость, и, наконец, надежда. Внезапно она дико закричала, вскочила и ринулась в озеро, широко загребая ногами воду в стремительной попытке догнать уплывающую корзинку.

На ее крик из деревни выбежали несколько мужчин, кинулись было за ней, но заметили меня и в нерешительности остановились, натыкаясь друг на друга, словно увидели привидение. Не знаю, чем бы тогда закончилась эта странная сцена, но на берег вышел рослый старик с длинными седыми косами и несколькими резкими фразами навел порядок. Мужчины сбросили оцепенение и вытащили обратно упирающуюся деву, которая отчаянно кричала и тянула руки в сторону исчезающей вдали корзинки. Мужчины успокаивали ее ласковыми словами, подоспевшие женщины накрыли ее теплым вязанным пледом и гладили по голове. Один я стоял, как болван, переминаясь с ноги на ногу и мечтая провалиться сквозь землю.