Страница 14 из 15
«Помнишь такие же закаты на Земле, во время нашей учёбы, – спросил он.
«Конечно, как такое забыть, они были восхитительны, – ответил я с улыбкой, предаваясь воспоминаниям.
«И я помню, – протянул он»
«Что тебя тревожит?»
«Сейчас меня тревожит закат этого мира»
Я тихо рассмеялся. Сам не понимая почему. Просто чтобы хоть как-то отреагировать на его слова.
«Будет ещё много закатов, каждый из них ты будешь тревожиться? – попытался пошутить я.
«Ты не понимаешь… Время пришло. Я знаю это… Пора».
Он встал и ушёл в дом, не сказав больше ни слова.
«Пора» – сказал он. А я не разобрался. Наверное, впервые в жизни.
По договору с Землёй, нам разрешалось иметь собственные силы самообороны, их было около ста тысяч. На службу брали по контракту, на пять лет. Спокойная, хорошо оплачиваемая работа. Служили и женщины, и мужчины. Престижной она не считалась, но давала возможность заработать неплохие деньги. В основном туда шла молодёжь. За годы службы у них было время решить, чем они хотят заниматься в жизни.
Метрополия держала у нас несколько крупных военных баз и орбитальную станцию слежения за космическим пространством. Всего двадцать тысяч солдат. Плюс несколько тысяч гражданских, занятых на вспомогательных работах. В наши дела они не лезли. Никаких неудобств или проблем они не доставляли. Отбывали свой срок службы и улетали, им на смену прибывали новые.
На очередном заседании парламента Самуэль выступил с предложением организовать партийное молодёжное движение. Руководимое членами партии. Эдакую школу резерва кадров. Но с патриотическим уклоном и военным воспитанием, основанным на дисциплине и самоотдаче. Предложение было принято единогласным «за».
Общество встретило эту идею с восторгом. Государственные и частные школы, профессиональные училища и университеты, получили средства из бюджета, на организацию и содержание первичных ячеек нового движения. В них набирали по возрастным группам. Младшим было не менее шести лет, а старшим не более двадцати. Родители с радостью записывали своих чад в эту организацию, подталкиваемые чувством патриотизма и солидарности. А дети и подростки с гордостью носили на своей одежде символ их организации – значок с орлом.
– Партия имела большой вес в обществе? – спрашиваю я.
– Огромный, к тому времени. Личное детище Самуэля, построенная им, им же и управляемая. Она заменила ему семью. Партийная верхушка, к которой принадлежал и я, заменила ему друзей и близких. Самые преданные и самые доверенные люди нашего государства, обладавшие невиданной властью и амбициями. Подавляющее большинство граждан были членами партии. От министра до школьного учителя – все имели партийный билет. Это стало нормой. Это считалось проявлением патриотизма. Это нас объединяло и сплачивало. Партийная символика была везде. На фасадах домов и государственных учреждениях висели флаги и полотна с изображением орла. Люди цепляли на одежду значки и нашивки, подтверждающие их приверженность партии. И всюду можно было встретить изображения Самуэля Ронгази и цитаты из его выступлений, подхваченные прессой и обывателями. Нация с гордостью создала себе кумира и ждала от него новых свершений.
Вы спросите «на что это было похоже?». Мне сложно ответить. Массовый психоз, в хорошем смысле этого слова. Патриотический подъём. Единство… Я бы провёл аналогию с религией. Да! С религиозным рвением, поклонением и ожиданием чуда. С непреклонной уверенностью в завтрашнем дне и культом одной личности, стоящей выше остальных.
– А недовольные?
– Их не было.
– Совсем?
– Ну… были те, кто молчал…
Делает паузу. Глядит в пустоту.
– Сумуэль становился всё более жёстким и несговорчивым. Он всё реже советовался со мной. Чаще принимал решения сам. Стал раздражительным и нервным. Я уверял себя, что от усталости, от напряжения и отсутствия отдыха. На попытки поговорить об этом, он упрямо молчал и не слушал меня. На заседаниях совета партии всё реже и реже давал другим возможность высказаться. Порой вёл себя агрессивно. Прилюдно мог накричать на кого-нибудь, что за ним раньше никогда не замечали. Отметал все попытки найти компромисс, не слушал чужое мнение…
Совет Министров, партийная верхушка – вторили ему. Атмосфера стала меняться. Работать становилось всё тяжелее. Люди – упрямее и злее. Словно мы перешагнули невидимый барьер. Что-то в обществе изменилось. Изменилось в политике. Да во всех сферах. Я видел, как гаснут улыбки. На их место приходят суровые и озабоченные лица. Замечал, как открытые и жизнерадостные люди становятся подозрительными, угрюмыми и резкими. Напряжёнными. Злыми.
Сейчас я описываю это в двух словах. Но на эти изменения ушли годы. Медленно, но неотвратимо мы приближались к точке невозврата…
– Что стало для вас этой точкой? – перебиваю я.
Мистер Борроу молчит. Шумно выдыхает.
– Он пригласил меня в кабинет и дал личное поручение. Без свидетелей. Попросил присесть и предложил выпить. Я сильно удивился. Он никогда не употреблял спиртного. Я и не думал, что в его кабинете найдётся что-то подобное. Мы выпили. Самуэль объяснил мне, мою задачу.
«Я могу доверить это только тебе», – закончил он. – «Ни о чём не спрашивай, просто сделай как я говорю».
Через две недели, на спутнике Кеплера – Цироне, я встретился с одним человеком. С Земли. Он ждал меня на старом, заброшенном горном комбинате. С вооружённой охраной. Я был один. Это было его условие. Шаттл высадил меня и поднялся обратно на орбиту, ждать моего сигнала.
Я сделал всё, как мне было велено. Побеседовал с этим немногословным человеком. Передал ему документы, которые мне вручил Самуэль. И улетел. Получив от того джентльмена маленький запечатанный конверт. По возвращении домой я передал его лично Самуэлю. В присутствии меня одного, с плохо скрываемым нетерпением, он вскрыл его. Изучил содержимое и спросил:
– Ты выполнил мою просьбу?
– Я думаю, этому человеку можно верить. В его глазах лишь алчность. Он выполнит обещанное.
Мария Сиваль
– Если говорить честно, я плохо помню те дни. Нескончаемая вереница допросов, угроз и тёмных ночей, которые я проводила в подвале полицейского участка, постоянно плача. Я была напугана. Проклинала себя, что не покинула планету, пока была возможность. Боялась завтрашнего дня и того, что со мной могут сделать эти люди. Я осталась одна. Помочь мне было некому. Моё происхождение стало моей единственной виной. И проклятьем.
Камера – маленькая клетка два на два метра с крошечным окошком у потолка, да жёсткая скамья у стены. Вот и вся обстановка, даже негде справить потребности. Мне приходилось кричать охраннику, унижаться, прося его разрешения пройти в уборную. Видели бы Вы, его лицо, когда это случалось. Кормили скудно, пару раз в день мне приносили воды и немного еды, не всегда свежей. Но я быстро привыкла. Голодный человек становится менее разборчивым и менее брезгливым…
Наверное, они думали, что я шпион. (улыбается). Конечно, документы и личное дело с работы, да допросы моих коллег, не подтверждали это. В этом плане от меня взять было нечего. От меня отстали. Ограничившись содержанием под стражей. Я и этому была рада. Страшно сидеть на стуле в присутствии людей, которые ненавидят тебя, требуют отвечать на вопросы, кричат и угрожают, а тебе и сказать то нечего, только раз за разом повторять то, что уже говорила.
Вздыхает.
Хоть это закончилось… Так, я прожила в камере около трёх месяцев. Пленником. В том месте, которое уже считала своим домом. Однажды меня вытолкали из камеры и вывели на улицу. Впервые за три месяца. Я успела отвыкнуть от открытого пространства и яркого солнца, мне было неуютно. Запахи, шум, снующие люди. Зелень деревьев. Всё это было из другой жизни. Стёртой одиночеством, страхом, да серыми стенами моей клетки. Мне почему-то захотелось обратно… Осыпая оскорблениями, меня усадили на заднее сидение гражданского автомобиля и приказали ждать. Солдаты захлопнули дверь и закурили. Через несколько минут к машине подошёл какой-то мужчина, в офицерской форме. Сел за руль, мельком взглянул на меня и молча повёл машину.