Штабс-ротмистр

Номер был просторен, но не слишком роскошен. Без следов холостяцкого беспорядка: военная выучка привила аккуратность.

Княжна присела на диван. Граф — тоже, на противоположный конец, сохранив приличествующее расстояние.

— Нас считают железными… Но иногда бывает слишком. Простите, я не могла оставаться одна. Меня до сих пор трясёт от омерзения.

В другой ситуации он бы приобнял гостью. Сначала участливо по-дружески, потом — как карта ляжет. Или ляжет барышня.

Но с дочерью Великого Князя и думать нельзя о фривольности. Более того, даже если она сама подаст повод или сделает намёк, придётся изобразить каменного чурбана. Даже ретироваться.

Впрочем, ни к чему предосудительному Львова не стремилась.

— Группа компаний мистера Джона Моргана-старшего. Есть и Джон Морган-младший, именно он нанял Сэмми, чтоб тот понюхал — насколько плотно русские копаются в делах Маккенны и имеют ли шанс выйти на питтсбургских магнатов. Конечно, обвешан плетениями как рождественская ёлка игрушками, вы бы его скорее убили, чем разговорили. Но о тайных талантах связисток ни Сэмми, ни Морганы не в курсе. Оттого дали нам ниточку.

Граф налил по бокалу вина — себе и даме. Львова с благодарностью приняла и отпила глоток.

— Анастасия! Но вас же колотит не от сведений о Морганах. Что ещё плюгавый коротыш смел думать?

— Именно — смел. Наедине с собой они все смелые. Дал волю воображению… Представьте, решил на мне жениться! Конечно, не зная, что я дочь Великого Князя, даже для неотёсанных американских туземцев это слишком. Думал, получит от Морганов достаточно денег, чтоб представлять собой выгодную партию, тем самым выдал заказчика. А потом начал мечтать, что сделает со мной в первую брачную ночь. Так вошёл в раж, что Энергия бурлила через край. Вот скажите… Простите за бестактность…

— Извольте спрашивать всё, что хотите.

— Когда мужчина заканчивает соитие, и по его телу пробегает судорога… Он получает наслаждение?

— Конечно. Оно сильно особенно, если женщина прекрасна и вдохновляет. Любовь, говорят, делает плотскую близость ещё и возвышенной. Но, увы, я никого не любил, кроме юношеских увлечений, когда альков избранницы недоступнее Луны. Что произошло сегодня?

Львова плотнее запахнулась в восточный халат.

— Сэмми ласкал себя и передал мне это чувство. Переданное мне через тонкий мир было омерзительно до тошноты. Знаете, из транса невозможно выскочить рывком, это… как подъём пешком на много этажей. Наверно, вам действительно приятно. Но мне странно слышать про вожделение женщин, стремление к разврату для утоления похоти. Вдобавок — испытывая боль, помноженную на страх подцепить болезнь или забеременеть…

— Анастасия, вас же это не касается, — мягко возразил граф. — Вы ведёте исключительно целомудренный образ жизни.

— Подглядывая за чужой мастурбацией? Очень, очень нравственно. Мой духовник в Торжке наложил бы на меня епитимью как за тяжкий грех. Утешаю себя, что это часть службы. А она рано или поздно закончится, — Львова вздохнула. — Не удивительно, что связистки после её окончания зачастую бросаются во все тяжкие. Вот и я готовлюсь, проникнув в одиннадцать вечера в номер к неженатому мужчине и распивая с ним вино. Да не волнуйтесь вы так! Совращать не собираюсь. После таких… гм… сеансов мне вообще противно думать о постели, даже ради зачатия княжеского наследника. И очень, очень одиноко.

Повинуясь странному порыву и вопреки её последним словам, он сел близко и обнял девушку одной рукой за плечи, она наклонилась к нему. Так просидели неподвижно минут пять или больше — Виктор внезапно потерял счёт времени. Потом Львова поднялась и клюнула его в лоб самыми кончиками губ, уходя.

Такая женщина! Пусть пока ещё девица.

И прыщавый слюнтяй Сэмми имеет на неё виды? Вызвать бы на дуэль и отвернуть ему… Нет, не голову. Головку. Вот только как объяснить, откуда штабс-ротмистр знает про похабные мыслишки стервеца, не раскрывая тайну?

х х х

— Мы называем их террорами, — пояснил Пьер Монморанси. — Террор по-испански означает ужас. Правда — милое существо?

Они умудрились притащить чудище из Тартара прямо во внутренний дворик. Закованное в стальной ошейник и удерживаемое на длинных цепях четырьмя чернокожими слугами, создание ада упиралось лапами в брусчатку и роняло на неё жёлто-зелёную пену из пасти. Сама идея вытащить террора из-за ограждения и привести к людям совершенно не казалась здравой.

— По законам империи полагается сообщать казакам или иным властям о появлении существ из Тартара, — неуверенным голосом напомнил О’Нил.

Учёный прижался спиной к стене дворца, стараясь отодвинуться как можно дальше от клыкастой и слюнявой пасти, когтистых лап и увенчанного шипами хвоста. Поляк, хоть и видевший ранее тварь издали, был не менее напуган.

— Они не появились, а выращены нами. Наши предшественники, притащившие их предков в Монтеррей, ни за что не ответят, давно уж состарились и отошли в мир иной. Никаких запретов на разведение терроров имперские законы не знают, никому бы не пришло в голову, что найдутся отваживающиеся на такое. Нашлись! — Пьер шагнул в опасную близость к чудищу и, достав из сумки, швырнул ему кусок истекающего кровью мяса размером с два кулака, моментально проглоченного. — Умница, Эсмеральда! Она — девочка, совсем молодая, каких-то двадцать пудов весу. Взрослые самцы втрое больше по массе.

Он сделал ещё пару шагов и протянул раскрытую ладонь. Раздвоенный язык, розовый в серых бугорках-наростах, слизнул с руки остатки крови. Боярич потрепал тварь по голове.

«Девочка» заурчала. Наверно, звук означал удовольствие. Тем не менее, был настолько зловещим, что у шотландца и поляка мурашки пронеслись по коже — не в первый раз за время представления.

— Я защищён плетениями, — продолжил боярич. — Могу парализовать её в мгновение ока. Но Эсмеральда и так послушна. Десятки поколений терроры отбираются, к размножению допускаются самые покорные особи. Она — понятливее собаки. И гораздо умнее. Эти звери умеют регулировать численность в зависимости от наличия корма. Если бы размножались безоглядно, а терроры всегда готовы к спариванию, самки — уже на следующий день после выхода яиц, заполонили бы собой всё и погибли, уничтожив любую другую живность. Но как только чувствуют нехватку пищи, самцы начинают пожирать приплод, убивают и съедают друг друга, в крайнем случае — старых самок. Молодых как Эсмеральда не трогают. Снять цепи!

Похоже, этот приказ менее всего пришёлся по душе боярским слугам, но перечить они не смели. Отстегнули карабины от ошейника, тварь щёлкнула зубами, едва не прихватив пальцы одного, тот едва отдёрнул руку.

— Видите? У неё присутствует нечто вроде юмора. При желании могла бы откусить не руку, а голову. Эсмеральда! Рядом!

Пьер двинулся вдоль стены внутреннего дворика, пройдя всего в двух шагах от О’Нила и Бженчишчикевича. Те уже прекрасно поняли, что расстояние и в десять саженей — не спасёт. Адское отродье невероятно стремительно. Пьер, даже обладая каким-то парализующим плетением, никоим образом не успеет «девочку» остановить.

Нью-Йоркский П. И. П. с пытками профессора Линка казался теперь поляку безопасным убежищем. Мозголом, по крайней мере, не угрожал перекусить пополам.

Вторгаясь в память поляка, а они провели уже несколько сеансов, Монморанси-младший был предельно аккуратен. Несколько раз прерывал связь из-за неудобств подопытного. Так археолог бережно выкапывает хрупкие древности из-под наслоений веков. С превеликой аккуратностью, чтоб не навредить. При этом не испытывает к древностям никакого человеческого сочувствия, исключительно научный интерес.

Занимало это не более двух-трёх часов в день, в остальное время Гжегож был предоставлен самому себе, обладая достаточной свободой в пределах дворцового поместья. Оно было чрезвычайно обширным — в десятки квадратных километров. Или квадратных вёрст, как здесь считают, верста немногим более привычного километра. Обнесённое высокой оградой, хоть и не настолько мощной, как загон для чудищ Тартара, поместье представляло собой крепость, основательно отрезанную от внешнего мира и охраняемую, словно каждый час ожидался штурм силами казачьего полка.