Штабс-ротмистр

Виктор Сергеевич не прерывал её ни единым словом, ни даже вздохом. Откровения связистки, тем более — из великокняжеского рода, явление не то что редкое, практически немыслимое. Не сказать, чтобы он жаждал этих подробностей. Но доверительные отношения с самым загадочным и, вдобавок, истинно красивым членом команды, требовали внимания и сочувствия.

Анастасия, вздохнув, продолжила.

— На похоронах, куда я, понятное дело, приглашена не была, Великая Княгиня, потерявшая сына, высказалась в сердцах весьма нелицеприятно. В мой адрес. Была права по сути, но форма… В общем, такое невозможно оставить без внимания. Мой старший брат вызвал на дуэль её сына, с условием смерти. Жестоко? Но оскорбление было слишком сильно. Невероятно, но брат моего отвергнутого поклонника сумел победить. Ещё одна смерть! Возможно, не последняя, потому что запахло войной семей, и она разразилась бы, если бы не вмешательство Его Императорского Высочества. Наследника престола.

— Он запретил? — осмелился задать вопрос Тышкевич. О едва не начавшемся взаимоистреблении Львовых и Орловых он слышал, но без деталей, кланы старались хранить в тайне подробности ссоры. Понятно, в случае войны Львовы выглядели фаворитами в силу многочисленности и намного большего капитала.

— Да. И взял клятву с моего отца и с Орлова-старшего. На Орловых наложил виру за длинный язык княгини. Ну а я… Я стала в семье виновницей гибели Ростислава. По глупости, самонадеянности. Девичьей взбалмошности. Получила наказ: берись за ум. То есть выходи замуж. Необязательно за великокняжеского отпрыска. Та история изрядно подмочила репутацию. Но я слишком независима для брака по сговору и не по любви. То есть был один мужчина, ради которого была готова на всё, даже на грех, но женатый и вполне счастливый в браке. Я не осмелилась признаться. И в связь ушла как в монастырь.

— Родители пришли в ужас от вашего выбора?

— Конечно! — ответила княжна, и уголок рта тронула полуулыбка. — Но противиться не могли. Служба Государю — святое. А совсем немного открыто поприщ, куда допускают девиц. И вот, я с вами. Но совсем не забыла навыков как вскружить голову.

— Охотно верю. Вы обворожительны.

— Эх, штабс-ротмистр… А ведь я даже не включала чары в ваш адрес. Хочу уберечь от разочарования. Флирт со связисткой, пусть даже самый платонический, радости не принесёт. Кстати, ваш Прохор заждался. Идём?

Он поднялся и сопроводил барышню к выходу.

«Был бы он привлекателен как вы…» «Я даже не включала чары в ваш адрес…»

Две эти фразы затронули какую-то дремавшую струну в душе графа. Конечно, роман с княжной выходил за пределы возможного. Даже думать нельзя. Любая попытка — верный шанс испортить себе жизнь, а возможно и ей навредить.

Но вот странный аудитор об этих запретах не знает. Пусть думает что хочет.

х х х

Тышкевич попросил остановить авто с чёрно-жёлто-белым знаком вице-губернатора в квартале от заводоуправления Маккенны, вышел первым и протянул руку Львовой, помогая покинуть салон.

Внешне они смотрелись идеальной парой — высокий офицер с лихими усами и изящная барышня. Несмотря на утренний час, княжна выкатила все пушки на позицию. Длинные локоны свободно упали на плечи, придерживаемые наверху чисто декоративной шляпкой. Макияж на лице — вечерний и яркий. Облегающее платье, на ладонь короче принятой в Ново-Йорке моды. Вдобавок — с разрезом сзади. Ботиночки с высоким каблуком.

Неожиданно для себя Искров обнаружил, что смотреть на Львову у него не выходит. Да, она по-прежнему вышагивала под руку с штабс-ротмистром, но взгляд непроизвольно соскальзывал в сторону, не останавливаясь на девушке.

Чтобы уловить и понять плетение отвода глаз, не требовалось напрягать весьма чувствительное Дарование Искрова. Княжна зарезервировала для подпитки чар столько Энергии из Сосудов, что смогла бы, наверно, отвести глаза целому казачьему полку.

Вместе прошествовали недолго. В заводскую управу отправились трое — Львова и пара «торговых инспекторов». Искров попытался рассмотреть, кто из входящих в двери здания соответствует описанию подозрительного Одарённого, ради которого задуман демарш связистки. Увы, подобных невзрачных мужчинок средних лет топало множество, летние шляпы скрывали шевелюру или её отсутствие, а прыщавость, не приближаясь неосторожно, было не разглядеть.

Надо добавить, что среди женщин-служащих вряд ли хоть одна имела шанс устроиться моделью. Может, только секретарша покойного владельца, но вдова уволила её, не дожидаясь похорон Маккенны. Искров представил реакцию тётушек в бухгалтерии, когда Львова скинет морок…

— Это было ужасно, — рассказывала она вечером. — Как только я заметила, что у мистера аудитора дыхание свело, а его глаза принялись нырять в разрез моей юбки, я взяла папку и отправилась в дальнее кресло, Сэвидж меня закрыл. Но… Закрыл в видимом мире. В тонком на меня обрушился шквал ненависти. Очень сложно было выделить мысли малыша Сэмми.

— Его так зовут? — спросил граф.

— Сэмюэл-Френсис Моро. Поверенный какой-то конторы из Питтсбурга.

Львова достаточно быстро покинула контору и отправилась к себе. На часовую пятиминутку явилась уже в привычном виде, а не провоцирующем всяких «малышей Сэмми». Только лак на ногтях остался кроваво-алого цвета.

— На кого работает эта контора?

— Не могу сказать, Виктор Сергеевич. Фон ненависти от бухгалтерш был настолько силён и несносен, что забивал похоть питтсбургского клерка. Эти ординарки посылали проклятия, что сильней иного плетения. Отдам Сэму должное, он постоянно покрикивал на себя: работай, не отвлекайся. Как только мысли не касались моих ног, видимых в разрезе платья, контакт пропадал. А вот бабы думали обо мне непрерывно — прямо или подспудно.

Говорят, что зависть соперниц приносит женщине радость. Львова не выглядела торжествующей. Подавленной — тоже. Скорее — утомлённой.

— Отправляемся в Питтсбург, — начал Тышкевич, но княжна попросила не торопиться.

— Днём малыш Сэмми работал. К ночи расслабится. Выпьет пива или виски. Тогда ничто ему не помешает мечтать о прекрасной русской. Да и напор бухгалтерских клуш рассосётся, когда разбредутся по своим курятникам — к мужьям, детям и плите.

Наверно, если бы женщины из конторы Маккенны услышали последние слова, то рассердились бы ещё больше. Одно дело — затмевать красотой. И другое — кичиться, что в силу княжеского происхождения избавлена от хлопот по кухне, стирке и прочему, от чего не освобождены дамы, работающие днём наравне с их мужьями.

— Так и поступим, сударыня, — согласился Тышкевич. — Сэвидж! Вам с Пантелеевым можно завтра не идти в контору. Догадка, что нужные нам персоны остались в Америке и, скорее всего, отправились к Великим Озёрам, косвенно подтверждается. Питтсбург? Узнайте всё об этом городе. Кто там правит, кому принадлежат самые большие предприятия. Особенно машиностроительные. В общем, чем дышит Питтсбург и кому подчиняется. Ясно же, для своих прожектов шотландцы намеревались привлечь далеко не последних его обывателей. Прохор! Тебе предстоит поездка в Святоангельск. Через всю Америку с Востока на Западное побережье.

— Учёные-физики…

— Именно. Бери с собой тетрадку покойного О’Нила. Если найдёшь взаправду разбирающегося в этой галиматье, можешь нанять. Пусть консультирует. За деньги не волнуйся, знаю, кому нас поддержать.

Граф не произнёс слово «церковь», но монах и без слов догадался, к чему тот клонит.

Разошлись. Тышкевич вернулся к себе, в казённый номер при губернаторской канцелярии.

Около одиннадцати раздался стук в дверь. На пороге стояла Львова, укутанная в длинный восточный халат, азиатской пестротой никак не подходивший к её утончённой славянской наружности.

— Я не скомпрометирую вас, сударь?

— Злословие света обычно направлено против молодых женщин. Тем более — девиц. Но коль вы не против — извольте.

Он посторонился, пропуская барышню внутрь.