Страница 4 из 121
Проходя мимо сушилки, Алеша боялся, как бы среди баб, таскавших дрова-долготье, не оказалось мамки. «А то еще подумает, что наказывать ведут». Он втянул голову в плечи. К счастью, мамки не было. Зато повстречался тот самый парнишка, что вчера нахлестал его черемухой. Алеша от неожиданности наступил на острый кусок руды и даже подпрыгнул от боли. Мастер дал ему затрещину, дернул за руку. Вместо того чтобы посмеяться, парнишка участливо спросил:
— Куда тебя? Счастливый…
И показал на свои ноги — в глине, в трещинах и ранах. Уже с полгода он месил землю в формовочной и страдал от боли в ногах.
— Потому я тебя и не догнал вчера.
Алешу передернуло.
Вспомнился ребячий хоровод в сарае.
— Меня Пашкой зовут. А фамилия — Леонов.
— Давай, давай! — пригрозил мастер.
После разговора с Пашкой больно было идти, хотя уже давно прошли доменный двор, усеянный осколками руды, и дорога мимо прокатного цеха была выложена чугунными плитами — теплыми, ласковыми…
Мастер привел Алешу в паровое отделение и показал на огромный цилиндр вышиною в два Алешиных роста и длиною шагов в шестьдесят.
— Это паровой котел. Из него пар подают в воздуходувную машину. Понял? Без этого котла заводу не жить.
Котел испугал Алешу. Не котел, а чудище. Из его железного нутра слышался гулкий, порою звенящий и дробный стук, будто кто сидел в котле и стучал десятью молотками враз.
— Еще одного привел, — громко сказал кому-то мастер.
Из-за котла показался костлявый длиннорукий человек, всклокоченный, грязный, будто из болота вылез. Не поймешь — борода или пакля. Смотреть страшно.
— Ага! — сказал костлявый. — Этот в самый раз.
— Дай-ка ему молоток, — приказал мастер.
— Молоток при месте. Сейчас мы его спустим.
Костлявый подхватил испуганного Алешу и велел карабкаться по клепанной стенке котла.
— Чего дрожишь? Лаз видишь? Спущай туда ноги.
Алеша отшатнулся и нечаянно ударил костлявого локтем по скуле. Тот зло выругался.
— Лезь, проклятый!.. Ногами, ногами вперед! Кому говорю?
Алеша хотел закричать. Но ребра были крепко стиснуты. Схватил два-три раза воздух и притих. Прыгая вниз, в темноту, ободрал плечо обо что-то острое и еле удержался на ногах.
Он оказался в каком-то подземелье; в самом конце его мигал желтоватый огонек и мелькали черные тени. Только сделал шаг вперед — наступила тишина и огонек будто подвинулся ближе.
Алеша пошел ощупью дальше, держась за шершавую, словно замшелую, неприятно теплую стенку котла, — не стенка, а будто что-то живое. Навстречу шагнула чья-то тень, за ней другая, третья. Алеша начал различать лица — чумазые, любопытные ребячьи лица. Мальчишки с молотками, без рубашек, в одних штанах, окружили его.
— Ты заместо Васьки?
— Ты чей?
— Мы тут на заводе недавно, из-за горы приехали, — начал Алеша.
— Они на крайней улице квартируют, — сказал кто-то из мальчишек. — В избе, что была заколочена.
— Тоже — слабосильный…
Не успел Алеша ответить, как откуда-то сверху, будто с неба, раздался зычный голос:
— Вы что, чертенята, не робите? Вот я вас!
Мальчишки поспешили назад к огоньку и принялись торопливо стучать по стенкам котла. Огонек свечи заколебался. Тени стали уродливее, больше… Если забыться, то могло показаться сказочно-страшно. Но забыться не давали грохот и духота.
Алеша поднял молоток, осторожно взмахнул и ударил в стенку котла. Вся она была в коростах, в крепкой мохнатой накипи, и надо было отбивать эту чертову накипь. Это и называлось чистить котел.
С первого же удара Алеша почувствовал себя взрослым. Бить молотком — не то что глину месить ногами, не бабья работа. Алеше давно хотелось быть настоящим мастеровым.
Первые удары показались ему легкими. Он бил изо всей силы. Пусть сильнее гудит в котле! Пусть услышат его молоток!
— Бей! Бей! Бей! — радостно повторял он.
И вдруг почувствовал — заныло плечо, труднее стало дышать. Он беспокойно оглянулся. Сосед его достал откуда-то из темного угла совок и начал со скрежетом сгребать отбитую накипь, стаскивать поближе к лазу, где виднелся слабый просвет. Алеша позавидовал: там можно глотнуть свежего воздуха. Он заметил: совок возили поочередно. До него еще далеко. А в котле нестерпимо жарко, нечем дышать. Алеша побледнел, покачнулся, услышал голоса:
— Я его в свой черед пущу. Ладно?
— Да ему и сора-то не собрать. Вылез бы подышать… как лягушка из болота.
— Рано еще. Кащей заругается.
— Я ничего, сдюжаю! — отозвался Алеша.
Он потащил совок только в свой черед. Наклонясь над совком, еле не ткнулся лбом в корявое дно котла, еще шаг — и упал бы. Дождался счастливой минуты, вылез из котла, — и таким хорошим, таким дорогим показался ему свет божий, хотя день был облачный, пасмурный. Но зато от всего живого тянуло такой свежестью, будто он сидел на камне у пруда и болтал босыми ногами в воде…
Вечером под ворота прибежал Пашка, вызвал на улицу, спросил:
— Ну, как?
— Больно счастливый я! — усмехнулся Алеша. — Голова — во! Будто котел…
— Ноги у меня сильно болят, — оправдывался Пашка. — Вот и выдумал я про твое счастье. — Он задумался и сказал, словно с кем спорил: — А все равно с завода не уйду. Тятька хочет, чтобы я жестяные подносы красными розами размалевывал. А что в тех розах? Пусть уж сам рисует. Я к огню хочу, в литейку, металл разливать… Вот чего!
Удивленно посмотрел на него Алеша.
Красота-то какая — художником стать. У них ни одного размалеванного подноса нет. А тут было бы сколько хочешь. Радуйся, мамка, радуйся красным розам!
— Ты за черемуху не сердишься? — вдруг спросил Пашка и засмеялся. — Это я так, для знакомства… У меня алтын есть. Пойдем, пряников купим.
Опять Алеша на знакомой площади, опять этот бронзовый старик на чугунном пьедестале.
— Нашего хозяина — дед, — пояснил Пашка.
— Знаю.
Пашке хотелось похвастать, сказать такое, чего Алеша еще не знает, и он спросил:
— А за что ему памятник?
Алеша пожал плечами.
— Богатый он, потому… Ты в школу ходил? Что такое тысяча — знаешь?
— Тысячу знаю.
— А сто тысяч знаешь?
— Нет… Мы не учили.
— А двести тысяч? — спросил Пашка и резко взмахнул рукой. — А триста? А четыреста? А пятьсот? Во! Пятьсот тысяч у него десятин земли. Это заводская дача называется. За то и памятник. Понял? Все его было!
Алеша поглядел на бронзового старика, вспомнил почему-то сказку про кузнеца и черта, задумался, молча прошел мимо каменного с высокими колоннами господского дома. Тут было пустынно. Народ шел стороной, низом площади, где по одну руку — церковь, по другую — кабак.
У дверей кабака были прибиты крест-накрест две еловые веточки — вместо вывески. Едва веточки начинали желтеть и сохнуть, кто-либо из завсегдатаев прибивал свежие. Кабатчица подносила такому радетелю рюмку водки, блюла обычай. Мастеровые не обходили кабака. Забегали и ребятишки. Правда, зельем хозяйка их не поила, даже княженичной наливки не давала, боясь гнева баб, зато пряники — расписные, медовые — предлагала всей душой, сама зазывала. Мужики не охочи до такой закуски.
Очень уж ласковой улыбкой встретила кабатчица ребятишек. Пашке это не понравилось. Пряники, значит, сухие.
Алеша был в кабаке первый раз и загляделся: не часто видел он веселых говорливых мужиков.
— Мы в курене на вольном житье! — обнимая рудобоя, хвастал жигаль.
Они были под стать друг другу — оба грязные, лохматые, рыжие, только жигаль моложе, размашистее, веселее. Они сидели перед полуштофом и стучали рюмками по загаженному столу. Заметив Пашку и Алешу, заговорили вперебой, начали настойчиво подзывать к себе, но кабатчица выручила ребятишек.
— За пряниками? Угадала?
— У нас алтын, — сказал Пашка и протянул монету.
Румяная, черноглазая кабатчица была в ярком косоклинном сарафане, в кумачовом платке. «Такую бы одежку мамке, она выглядела бы куда краше кабатчицы, хотя и старше годами, — мамке-то скоро тридцать», — подумал Алеша.