Гора Орлиная

Вспомнилось Алеше, как мальчишки недавно смеялись: Пологовы, мол, зимогоры, у которых всего — ничего! А того не знают, что у них медный самовар в сундуке есть… и лоскутное одеяло… И половики из ветошки — пестрые какие!

А все-таки одному зимой скучно.

Не скоро пришла весна.

Майским днем ребячья ватага, все босиком, в одних штанишках — кто в холщовых, кто в пестрядинных, крашеных, — смуглые, обветренные, с шумом забрались на скалистый выступ. Внизу сверкал пруд. Алеше показалось, что это сказочный дед, хранитель горных богатств, про которые рассказывал ему дядя Кузьма, утомился за день, набрал воды в пригоршню да и забыл выпить — так и держит ее, не проливает, и вода тихонько плещется в его громадных каменных ладонях.

Слушая птичий гомон, Алеша смотрел вдаль. По ту сторону пруда у самой плотины виднелся завод с черными крепкими стенами, с высокой трубой. Издалека он казался милее, чем был, красивее, заманчивее. Над водой летали береговые ласточки; они нынче рано вернулись — не в это, а еще в то воскресенье. Ярко зеленели пригорки. Только в низинах цепко рыжими гнездами держалась прошлогодняя трава. Недалеко от воды на лесных вырубках молодо поднимались побеги ольхи, а на песчаном сыпучем откосе плела свою крепкую сеть облепиха.

Кто-то сказал, что недавно мужики, идя на рудник, видели в густом ельнике островок снега. Побежали туда — напрасно. Пробовали найти подснежники — и уже не нашли. Спустились с пригорка к зарослям черемухи. Может быть, и запомнился этот день потому, что черемуха была в цвету. И так захотелось Алеше наломать белых душистых веток!..

— Не смей! — закричали товарищи. — Ягод не будет!

— А вот наломаю, — сказал Алеша и потянулся к ближнему кусту. — Все равно наломаю!

Какой-то парнишка схватил его за плечо, но Алеша отмахнулся и полез в черемушник. Парнишка припал к земле, изловчился, схватил за ногу. Алеша упал, лямка от штанов, перетянутая через плечо, лопнула, и он, смуглый до пояса, блеснул белизною зада. Ребята захохотали, запрыгали вокруг него, засвистели. Алеша вскочил и ударил кулаком первого попавшегося. Тогда самый большой из ребят схватил его штаны и забросил на черемуху.

Что-то случилось с Алешей. Он ударил и большого и, отпихнув его локтем, подпрыгнул изо всех сил, стараясь поймать, притянуть ветку черемухи и достать штаны. Но мальчишки сбились в кружок и стали толкать Алешу друг на друга, больно шлепать по голому заду.

— Вот тебе черемуха! Вот тебе пахучая!

А самый большой, отломив густую, цветущую ветку, пригрозил:

— Дома скажу, что ты обломал.

И пошел по тропинке, размахивая веткой.

Алеша бросился к нему, чуть не плача от злости и обиды. Но тот размашисто хлестнул его по лицу. Алеша заплакал:

— Дяде Кузьме скажу!

— Какому там еще дяде?

— Там один… к его мамке ходит.

— Ври! — сердито выкрикнул Алеша. — Дядя Кузьма ко мне ходит! Он меня на завод возьмет, на домну робить!

— А за черемуху тебе все равно достанется!

— И пусть! — Алеша вырвался из чьих-то цепких рук, подпрыгнул, ухватился за ветку, обломал ее и, поймав штаны, все так же сердито выкрикнул: — Можешь говорить! Не зря бить будут…

Он отбежал в сторону, торопливо оделся. Большой кинулся за ним, но вдруг остановился, махнул рукой и присел на траву.

— Кабы ногами не скудался, я бы тебя — живо!

Алеша обрадовался и, придерживая лямку штанов, побежал еще быстрее.

Дома его не били. Выручил дядя Кузьма.

Работал Родионов в литейном цехе, но выполнял особый урок. Управляющий поручил ему отлить из чугуна садовые скамейки. За господским домом был парк. Его прихорашивали каждую весну: чистили аллеи, подновляли беседки, а нынче даже скамейки решили переменить. Садовник хлопотал с утра до ночи. Да и было над чем. В парке, кроме лиственницы и елки, росли береза, тополь, акация, сирень. Надо было подстричь их, обломать сучья, разбить цветник. Садовник показал, где нужно установить скамейки. Неожиданно появился управляющий, — высокий, осанистый, с холеной генеральской бородой, в коротком летнем пальто из парусины. Он одобрительно кивнул, похвалил работу литейщика. И дядя Кузьма как бы невзначай сказал, что он не против и других обучить, что есть у него смышленый мальчонка, еще не пристроенный к делу. Управляющий подумал и дал согласие: «Сведи его в литейку к мастеру».

— Радуйся, Алеша! — сказал дядя Кузьма.

— А вдруг мастер не возьмет?

— Должен взять. Выглядишь ты важевато.

Рано, чем свет, встал на другой день Алеша, прибежал к дяде Кузьме, а того дома нет.

Обманул? Или, может, получил гулевой день — вздумалось черемуху поглядеть: уж больно ему вчера понравилась черемуховая ветка; взял у мамки из рук и отломил себе на память… Нет, он один, должно, не пойдет. Он мамку приглашал, а ей некогда, надо на дровосушку с утра.

Нашел его Алеша в господском парке под высоким лиственем. Литейщик ставил там последнюю скамейку. Похвалил он Алешу за такое радение, легонько подтолкнул в спину.

— Пошли!

Многое успел сделать дядя Кузьма в господском саду. Установил в аллеях чугунные фигурки, — все больше голых ребятишек с крылышками, обновил высокие вазы для цветов, расставил под кустами столики, сплетенные из чугунного кружева.

Алеша потрогал кружево, спросил, чья работа.

— Не моя… Теперь так не сделать. Чугуны теперь сердитые. А раньше сами гнулись… Видишь, красота какая, — сказал дядя Кузьма, выходя на новую тропинку и открывая бережно калитку, сделанную из ажурной чугунной решетки.

Тропинка повела их мимо господского дома. Два больших окна — те, что прямо на солнышко, были распахнуты. На ярко освещенной высокой стене Алеша увидел оленьи рога, под ними ружье, все в серебре, а в другом окне — старика на картине: белые кудри, на мундире золотая звезда и через плечо — красная лента.

— Кто такой?

— Князь, — тихо ответил дядя Кузьма. — Не шуми! Пойдем…

— Поглядеть охота.

— А вот поглядишь… на площади. Не видал разве?

Против заводских ворот на высоком чугунном пьедестале стоял тот же старик, только весь бронзовый. И звезда и лента через плечо бронзовые и шашка на боку, как у исправника, — бронзовая. Дядя Кузьма почему-то назвал ее шпагой. А внизу, у самых сапог князя (сапоги, видать, хромовые), по всем четырем углам были налеплены какие-то фигурки. Хотелось разобраться в них, да не было времени. Боялись опоздать к мастеру.

Мастер был человек важный, говорил не торопясь, носил кафтан из синего сукна с позументами.

Алеша загляделся на позументы, забыл поздороваться. Мастер нахмурился.

— Ладно, — сказал он. — Ступай в цех. Да смотри у меня! Зевать не позволю.

В литейке было не так жарко и дымно, как в кричне на старом заводе. Разливали металл. Каменные закопченные стены стали красными, и занятно было глядеть, как метались по ним черные тени людей, — то расплывались во всю ширину, то вдруг уменьшались и таяли.

Алешу повели в длинный низкий сарай с узкими, словно щель, решетчатыми оконцами, с раскаленной печью. Вокруг нее были навалены кучи глины и песка. Надо было перемешивать их, готовить формовочную землю. Алеша присоединился к ребятам, по команде уставщика закатал штаны, встал в круг и начал яростно топтать глину.

Едва уставщик ушел, дядя Кузьма посоветовал ребятишкам взяться в обнимку и плясать, как на свадьбе.

Стало легко, смешно, весело. Какая, мол, это работа? Хоровод!

Но месиво становилось все круче, дружный поначалу ребячий десяток стал бить ногами вразнобой. Кто-то ушиб ногу, захныкал. Прибежал мастер.

— Вы где? На лужке? Кто эту кадриль придумал?

Рабочие, черные от формовочной земли, улыбались белыми зубами.

— Родионов Кузьма.

— Копейку господскую, звонкую сполна получить хотите, а работать кто будет? — кричал мастер. — Кузьма, говоришь, выдумал? Так… А ну-ка, где его любимчик? Ишь ты, вроде и невелик, а тоже… Вот ты мне такой и нужен. Нечего тут озоровать. Айда со мной.

Мастер выдернул Алешу из круга, толкнул к двери.