Страница 115 из 121
— Сколько, думаешь, по линии огня? — тихо спросил Алексей Петрович у сидевшего рядом Соловьева.
Генерал услышал, ответил:
— Не больше километра.
— Дойдем, — весело проговорил старик. — Мы привычные. Это все равно, что наш сборочный цех.
Алексей Петрович, конечно, понимал, что идти по сборочному цеху — совсем не то, что идти от штаба до блиндажа, идти только вдвоем: ты и сопровождающий тебя боец. Да еще когда предупреждают, что по выходе из леска надо перебежать поляну, — простреливается, дескать. И это не шутка, а сущая правда: сквозь шум густого леса слышна частая перестрелка.
Что ж, Алексею Петровичу не впервой бегать под огнем, научился в гражданскую. Думал, не придется больше, а вот довелось.
— Ну, где тут, с какого места бежать? — возбужденно спросил он.
Бойцу стало смешно.
— Точно не скажешь, — признался он, сдерживая улыбку. — Это уж чутьем надо… Еще шагов десять можно спокойно пройти.
Алексей Петрович не помнил, как перебежал поляну. Он едва не упал, споткнувшись о какой-то сугроб у самого входа в блиндаж командира. Уши еще были наполнены странным давящим гулом, будто Алексей Петрович только что приземлился после долгого перелета. Отряхнув пальто от снега, не скрывая радости, он вошел в блиндаж.
Наутро, после короткой, но крепкой ночи в блиндаже (Алексей Петрович даже не слышал выстрелов) вышел он в сопровождении комиссара, чтобы пробраться на передний край, и увидел перед собою холмик снега, похожий на клумбу.
«Об него вчера споткнулся», — вспомнил он и спросил:
— Намело или для прикрытия?
— Нет, не намело, — ответил комиссар, — и не для прикрытия. Вас ждали. Вот поглядите…
На клумбе еловыми веточками и шашками были выложены строчки:
Алексей Петрович посмотрел на комиссара: где-то слышал он эти слова. И вдруг вспомнил:
— Бойцы шли мимо завода и пели. Я еще выучить хотел…
В небе, над самой головой, раздался страшный грохот: противник начал утренний артиллерийский обстрел.
Они побежали по тесной тропинке в самую гущу леса. Комиссар втолкнул Алексея Петровича в первый попавшийся на пути блиндаж, крикнул кому-то: — «Принимайте гостя с Урала!», а сам побежал дальше, к окопам переднего края. Бойцы, не успев поздороваться с Алексеем Петровичем, выскочили из блиндажа и побежали вслед за комиссаром.
В блиндаже было темно. Старика охватило чувство тревоги одинокого безоружного человека. Но вдруг из темноты раздался простуженный молодой голос:
— Значит, с Урала? А из каких мест?
Алексей Петрович пошел осторожно на голос.
— Из Кремнегорска я. С танкового завода. А вы кто будете?
Тот почувствовал тревогу старика, сказал как можно спокойнее:
— А я тут за главного.
Алексей Петрович попросил закурить, потом вспомнил, что у него есть свой табак, смущенно улыбнулся.
— А наши уральские подарки до вас еще не дошли?
— Дадут. Нам сегодня снаряды нужнее, их в первую голову подвозят. А подарки — успеются… Почему это связной не идет?
Огонек папиросы осветил молодое обветренное скуластое лицо. Чуть склонив голову, боец прислушивался к отзвукам боя.
— А скажи, — спросил мастер, — Черепанова Аркадия у вас в части не значится, не слыхал? Жаль… Мне бы теперь его увидеть да еще наш уральский танк, тогда бы и домой можно… особенно этого — первенца… дорого он нам достался.
— Он, пожалуй, свое уже отстрелял, — спокойно сказал боец. — Не жалей его, папаша… жизнь человеческая дороже танка. — И с грустью добавил: — Вчера вечером командира убило…
За десять дней, которые уральская делегация провела на фронте, Алексею Петровичу довелось увидеть несколько танков. Но он не признал их своими. Тоже уральские, да не те, не свои, не собственными руками сделаны.
И уже дома, рассказывая о поездке на фронт, он не забыл высказать свое огорчение, что не встретил кремнегорского танка. Обо всем рассказывал Алексей Петрович, и все у него получалось хорошо, складно и даже торжественно: и встреча и прощанье; похвастал тем, что больше других привез писем фронтовиков, в шутку назвав себя дипкурьером, тем, что беседовал с командующим фронтом… И только не вспомнил о своем разговоре с бойцом в темном блиндаже, — почему-то боялся сказать, как коротка жизнь танка, подумал — нечего говорить рабочим такое… пусть трудятся, пусть вкладывают в танк всю свою душу.
Побывав на многих собраниях, поделившись впечатлениями о поездке на фронт, раздарив знакомым все свои сувениры, даже бокал, выточенный из головки снаряда в походной мастерской, и оставив себе на память только осколок, застрявший в пробитой подкладке пальто, Алексей Петрович пришел однажды в партком и сказал:
— Ну, пора старому вояке и честь знать, пора в цех…
Многое в цехе показалось мастеру новым и не все понравилось. Пока Алексея Петровича не было, на сборке успели провести несколько опытов автоматической сварки броневого корпуса. Работники института электросварки стали в цехе частыми гостями, изучили швы танка и теперь явились, как говорится, во всеоружии, чтобы заменить ручную сварку.
Едва пробился он сквозь толпу любопытных к сварочному автомату и, на всякий случай, вооружился защитным стеклом. Кто-то посмеялся над ним. Мастер спрятал стекло и, оглядевшись, приметил Фильку на ферме мостового крана — вместе с товарищами. Филька махнул ему. Алексей Петрович не ответил, даже не погрозился. Он услышал тихое потрескивание сварочной дуги, но не увидел ее: она была под коркой флюса. Стрелка вольтметра подрагивала, тележка сварочного автомата равномерно двигалась по строчке шва… судя по всему, металл плавился.
Алексей Петрович искоса посмотрел на академика — темноглазого старика с густыми седыми усами, заметил несколько капелек пота на его высоком лбу, подумал: «Переживает… Боится, как бы не оборвалась дуга или электрод не примерз».
Автомат выключили. Цеховая тишина поразила мастера, но еще более поразила его серебристая безупречная строчка шва. Тишину нарушил облегченный вздох академика. У кого-то вырвалось:
— Красота!
— Красота есть, а есть ли провар? — немедленно откликнулся Алексей Петрович.
Нашелся охотник испытать шов: изо всей силы ударил по нему зубилом.
— Есть и провар, — сдержанно ответил академик.
— Неизвестно еще, какой он будет в бою! — сказал Алексей Петрович. — Там не зубилом испытывают.
— Неймется тебе, — попытался усовестить его оказавшийся рядом Смышляев. — Не ожидал я…
— И я тоже! — важно подтвердил Филька.
Он уже успел слезть с крана. Подойдя к сварочному автомату, паренек небрежным жестом прикурил от неуспевшей остыть флюсовой корки.
«Ишь как освоился!» — с неудовольствием подумал Алексей Петрович, а вслух сказал:
— Молчи!
— Не любите, когда вас критикуют. А сами…
— Я на фронте такое повидал… Да знаешь ли ты, что жизни нашему танку всего несколько часов?! Так надо, чтобы он по-геройски пожил эти часы. А тут еще неизвестно, каким он героем будет после такой красивой да аккуратной сварки… надо еще проверить!
— На полигоне проверят, — напомнил академик. — Завтра же все узнаем… Странно, однако, слышать от вас…
— Труда человеческого не вложено, — не сдавался Алексей Петрович, — силы, крови, сердца нет! А ручная сварка — она…
— Почему же сердца нет? — обиженно спросил академик.
Алексей Петрович отвернулся.
— Пока еще автоматика в закон войдет, ждите… а наши руки — вот они! — он сердито позвал Фильку. — Крикни крановщику, чтобы нам корпус подогнали.
Он перешел на другую сторону поточной линии, — не хотел встречаться с Нечаевым и Леоновым, которые выбирались из толпы.
Вечером, даже не заглянув к Николаю, Алексей Петрович ушел из цеха. На заводской площади по привычке поглядел на огни незатемненных цехов, на силуэт памятника Серго. Успокоение не приходило. Вдруг он услышал похоронный марш, различил в снежной полутьме трубы духового оркестра. Вдоль еловой аллеи двигалась траурная процессия.