Страница 73 из 127
Политическая поддержка, полученная правительством «национальной обороны» от провинции, и призывы того превратить войну в подлинно «национальную» заставили германские оккупационные власти изменить и линию поведения на вверенных им территориях. Одной из самых ярких примет стало возвращение в октябре 1870 г. цензуры и постепенное закрытие большинства французских газет. Затем начали преследоваться торговля печатными изданиями вразнос, распространение французских газет, изданных вне оккупированной территории, и популярной брюссельской «Индепандан бельж», также враждебной немцам. Благодаря всем этим мерам к концу войны немцам удалось добиться практически полной монополии на информацию[692].
Информирование населения относительно распоряжений германских властей и происходящих событий в выгодном последним ключе окончательно было возложено на издававшийся в каждом генерал-губернаторстве собственный «Монитёр офисьель»[693]. Гюстав Дежарден вспоминал о своем опыте чтения этого издания: «Эта газета была самой жестокой из пыток завоевателей. При виде ее на стенах сначала с ужасом отворачиваешься; но, не имея никаких верных новостей, заканчиваешь тем, что подходишь в надежде прочесть между строк что-нибудь ободряющее. Увы! Там нельзя было почерпнуть ничего, кроме стыда и отчаяния»[694].
Неудивительно, что многие пережившие опыт германской оккупации отмечали тяжесть изоляции от внешнего мира и невозможность получить новости иначе как через посредство противника. Это способствовало тому, что население с большей готовностью верило ласкавшим надежды слухам, нежели печальным фактам. Как свидетельствовал один из жителей Шатодена, даже в феврале 1871 г. многие его соотечественники с подозрением встретили известие о заключении перемирия и отдавали предпочтение самым невероятным небылицам об успехах французского оружия, распространявшимся посредством рукописных листовок: «Гарибальди и Бурбаки в Германии, пруссаки разгромлены под Мон-Валерьеном, Блуа вновь занят нашими победоносными войсками…»[695]
Впрочем, контроль германских войск над оккупированной территорией никогда не был полным. Свободное перемещение населения прямо не ограничивалось, хотя и было в силу естественных причин затруднено. Эмиссары правительства «национальной обороны» достигали самых отдаленных уголков страны. Самым ярким примером может служить одиссея республиканского префекта департамента Нижний Рейн Эдмона Валентэна, сумевшего пробраться в сентябре 1870 г. внутрь осажденного Страсбурга, несмотря на то что сам он был заблаговременно объявлен прусским командованием в розыск[696].
Отношение французского населения к захватчикам ощутимо ухудшилось в течение осени 1870 г., что отчасти было реакцией на тяготы, связанные с самим пребыванием в Северной Франции более 800 тыс. солдат противника. Даже жителей Версаля, где размещалась германская главная квартира, не миновали ни систематические реквизиции, ни штрафы за их неисполнение в срок, ни грабежи. Понятие «поставок в удовлетворение нужд германских войск» было широким и включало столовую утварь, спальные принадлежности, разнообразные предметы одежды. Возмущению местных жителей не было предела, когда они обнаруживали свои сданные таким образом личные вещи у перекупщиков, торговавших ими тут же, на улицах. Одним из самых экзотичных требований оккупационных властей стало предписание обеспечить войска елями по случаю празднования Нового 1871 года[697].
Впрочем, реквизиции часто отражали не желание продемонстрировать привилегированное положение победителя, как это воспринималось французами, а реальные проблемы снабжения германской группировки во Франции по одной-двум железным дорогам. Дело было не только в сопротивлявшихся французских крепостях, блокировавших железнодорожные линии, но и в нехватке подвижного состава и персонала. В итоге на путях скапливались вагоны, забитые грузами для армии, медленно приходившими в негодность. Наладить более или менее нормальную работу железнодорожных линий пруссакам удалось только к декабрю.
Отчасти ситуация дефицита снабжения была запрограммирована также тем, что прусская армия ради стремительности маршей с самого начала сопровождалась лишь самым минимумом обозов. Солдаты не были обеспечены палатками, так что альтернативой размещению на постой была ночевка под открытым небом[698]. Именно поэтому бежавшим от вражеских войск обывателям частенько везло меньше, чем оставшимся: если в доме, где военные собирались остановиться на ночлег, был хозяин, спорные вопросы часто удавалось урегулировать, и имуществу не наносилось никакого ущерба. Если же дом был найден пустым, солдаты считали себя вправе распоряжаться им по своему усмотрению. «Бежать — это самое глупое, что могут сделать жители при приближении противника, — писал Верди. — Солдат же не заставят лежать на улице, если рядом стоят дома!»[699]
Особенностью германской оккупации во время войны было также то, что немецкие войска постоянно находились в движении и редко оставались во французских городах и деревнях надолго. Поэтому главным впечатлением жителей остался шок от внезапного появления немцев, которых требовалось немедленно обеспечить постоем, провиантом и фуражом. Особенно тяжело приходилось городам, через которые пролегли постоянные маршруты переброски войск и пополнений. Зима 1870/71 г. выдалась во Франции необычно суровой, сделав удовлетворение германских реквизиций особенно трудным.
Сама ситуация со снабжением заставляла, таким образом, германских солдат постоянно вступать в контакт с местным населением. Отношения эти с самого начала складывались непросто. Многие немецкие солдаты оказались в чужой стране впервые, что порождало проблему коммуникации и агрессию. Непонимание часто принималось за пассивное сопротивление, преодолеть которое следовало посредством силы или угроз[700].
Солдаты при наличии такой возможности размещались в оставленных французской армией казармах или любых зданиях, способных исполнить их роль. В крупных городах на квартиры среди обывателей размещались преимущественно офицеры, и большинство из них вело себя вполне корректно. Находившийся в Версале британский военный корреспондент писал: «Я не могу перестать думать о том, насколько опасно было бы иметь так много имущества в доме, занятом при схожих обстоятельствах французскими, русскими, да даже нашими собственными солдатами. Несмотря на все немецкие реквизиции, необходимо признать личную честность их солдат, и порой это признают даже французы»[701].
Сложней приходилось сельским районам. Впрочем, многие немецкие солдаты сами были вчерашними крестьянами, что нередко заставляло их проявлять сочувствие к семьям, у которых их ставили на постой. Известны случаи, когда германские солдаты не только стремились по возможности меньше стеснить хозяев, но даже предпринимали попытки помочь по хозяйству[702]. Депутат Национального собрания Поль Жозон свидетельствовал: «Деревня пострадала очень неравномерно. Некоторые изолированные или расположенные среди лесов уголки, где пруссаки опасались встречи с франтирёрами, пруссаков даже не видели, и всякие реквизиции их миновали. Напротив, сельские коммуны вдоль путей следования пруссаков были обложены огромными реквизициями»[703].
Дисциплина германских войск намного хуже поддерживалась в зоне боев и на маршах. Отнять что-то у французского крестьянина на марше, чтобы тут же съесть или выпить, за воровство не считалось[704]. Чаще немецкие войска всего все же платили за реквизированное, подтверждая факт соответствующими расписками. В том, что выходило за пределы обеспечения насущных повседневных потребностей, солдаты обычно уважали чужую частную собственность. Стоит отметить, что и французская армия порой вела себя в собственной стране не лучше. Грабеж местных жителей сопровождал передвижения французских солдат с самого начала войны, и от месяца к месяцу ситуация только ухудшалась. У крестьян даже появился термин «французские пруссаки» — так обозначали соотечественников, которые вели себя подобно жестоким оккупантам[705]. В некоторых случаях немецкие военные и вовсе вынуждены были снабжать продовольствием местное население, оставшееся без средств к существованию[706].
692
Farenc C. Op. cit. P. 32.
693
Часть выпусков этих изданий впоследствии собиралась и перепечатывалась. См., например: Le Moniteur prussien de Versailles / Publ. par D’Heylli. T. I–II. P., 1871.
694
Desjardins G. Tableau de la guerre des Allemands dans le department de Seine et Oise. Paris, 1873. P. 71.
695
Цит. по: Farcy J-Cl. Op. cit. P. 126.
696
Chrastil R. The Siege of Strasbourg. Harvard, 2014. P. 189–190.
697
Sauvée-Dauphin N. L’occupation prussie
698
Stoneman M.R. The Bavarian Army and French Civilians in the War of 1870–1871: A Cultural Interpretation // War in History. 2001. Vol. VIII. Issue 3. P. 283.
699
Verdy du Vernois J. Im Großen Hauptquartier. S. 194.
700
Rohkrämer T. Daily Life at the Front and the Concept of Total War // On the Road to Total War: the American Civil War and the German Wars of Unification, 1861–1871. Cambridge, 1997. P. 504.
701
Russell W.H. Op. cit. P. 441.
702
Sauvée-Dauphin N. Op. cit. P. 240.
703
La république au défi de la guerre… P. 231–232.
704
Stoneman M. Die deutschen Greueltaten im Kriege 1870/71 am Beispiel der Bayern / Kriegsgreuel. Die Entgrenzung der Gewalt in kriegerischen Konflikten vom Mittelalter bis ins 20. Jahrhundert. Paderborn, 2008. S. 233.
705
Steinbach M. Op. cit. S. 91.
706
Ibid. S. 88.