Железо и кровь. Франко-германская война

Франко-германская война стала также значимой вехой и в том, что касалось практики увековечивания исторических событий в памятниках. Никогда прежде во французской истории память о павших не увековечивалась столь масштабно. Вплоть до начала Первой мировой по всей Франции было возведено не менее 900 памятников войне 1870–1871 гг., не считая памятных табличек и могильных надгробий на кладбищах[1208].

Память о погибших в недавней войне служила также той сферой, где французское правительство стремилось достичь хотя бы внешнего примирения с Германией. В соответствии со статьей 16 Франкфуртского мирного договора, французское и германское правительство давали обязательство охранять и поддерживать в надлежащем порядке захоронения павших, оказавшихся на территории каждого из государств[1209]. Но поскольку боевые действия в недавнем конфликте разворачивались по большей части за пределами германской Эльзас-Лотарингии, это положение договора коснулось прежде всего именно Франции.

В апреле 1873 г. французское Национальное Собрание приняло закон «О военных захоронениях», в соответствии с которым к 1878 г. на территории Франции было создано 25 крупных оссуариев с останками 37,8 тыс. французских и 21,8 тыс. германских солдат и еще почти 27,6 тыс. тех, чью национальную принадлежность установить уже не представлялось возможным[1210]. В качестве жеста примирения вчерашние противники сплошь и рядом находили свое последнее упокоение бок о бок, в рамках одного и того же погребального комплекса, как это было в случае грандиозной усыпальницы, возведенной в 1876–1877 гг. в Базейле под Седаном[1211].

С не меньшим размахом война была увековечена в послевоенные десятилетия и в Германии. Показательно, что в качестве главного праздника, ежегодно широко и с подлинным воодушевлением отмечавшегося в Германской империи, было избрано именно 2 сентября — годовщина победы при Седане. Именно 2 сентября 1873 года, в третью годовщину битвы, в Берлине состоялась церемония открытия величественной Колонны победы — главного немецкого монумента, увековечившего славу германского оружия сразу в трех «войнах за объединение»: с Данией, Австрией и Францией. В немецком сознании триумф объединения оказался неразрывно связан с военной победой над соседом. В честь героев войны было поставлено огромное количество памятников. Союзы ветеранов стали едва ли не самой многочисленной и могущественной общественной организацией Германской империи, культивируя память о победах и в значительной степени способствуя дальнейшей милитаризации общества.

В сознании же французов проигранная война оставила еще более глубокий след и надолго утвердилась в качестве подлинной национальной катастрофы, поставившей страну на край пропасти. Целое десятилетие ответственность за поражение оставалась одной из центральных тем в острой борьбе за власть между республиканцами и монархистами. События недавней войны также воскрешали в памяти нации предпринятые по горячим следам парламентские расследования и громкий судебный процесс над маршалом Базеном, обвиненным в государственной измене. Основные участники событий не менее рьяно пытались оправдаться перед судом истории и в публикуемых мемуарах.

Примечательно, что во французской внутриполитической дискуссии 1870-х гг. о причинах войны и виновниках поражения немцы играли далеко не ключевую роль. Пруссия все чаще подавалась лишь орудием, призванным указать Франции на необходимость радикального обновления. Как сказал Э. Золя: «Я думаю, что мы нуждались в этом жестоком уроке. Бывают моменты, когда для наций, как и для отдельных лиц, необходимо сильное лекарство. <…> Бедствия разбудили нас»[1212]. Поражение заставило целое поколение французских интеллектуалов искать причины, прежде всего, в изъянах самой Второй империи. Круг главных виновников оказался довольно узок: Наполеон III и его супруга, ближайшее окружение императора и его ключевые министры — Оливье, Грамон и Лебёф.

Во французском политическом дискурсе царило единодушное признание того, что рядовые граждане в сложившихся неблагоприятных обстоятельствах сделали все возможное. Храбрости французского солдата в публичном пространстве неизменно воздавалось должное, даже если правительственные комиссии и вскрывали недостаток дисциплины собранных Гамбеттой вооруженных формирований. Мало кто упрекал французскую провинцию в недостатке патриотического рвения или самопожертвования. Отдельные факты сопротивления германским захватчикам, саботажа и партизанских действий в годы войны заслуживали похвалы. Однако никто из французских политиков не подразумевал, что число таких примеров должно было быть бóльшим[1213].

В конце концов, от поиска конкретных виновников французское сознание пришло к признанию глубинных причин произошедшего, поражения как коллективной ответственности всей нации, «воздаяния за грехи» Франции. Эта точка зрения получила неожиданно широкое распространение во французской интеллектуальной элите. Многие французские правые интеллектуалы оказались подвержены своеобразному «моральному пораженчеству», усиленному крахом Империи и внутриполитическими потрясениями[1214]. Эдмон де Гонкур писал в сентябре 1870 г.: «Если бы французская нация сама не была захвачена разложением, то сугубая бездарность императора не помешала бы победе. Нужно помнить, что монархи — каковы бы они ни были — всегда лишь отражение нации и что они трех дней не усидели бы на тронах, если бы не соответствовали ее духовному складу»[1215]. Мысль об упадке латинской расы отразили, в частности, и строки знаменитого романа Эмиля Золя «Разгром» (1892), в котором он попытался реконструировать эпоху войны.

Новое республиканское руководство Франции в лице первого президента Третьей республики Адольфа Тьера до некоторой степени солидаризовалось с этими мыслями. Сам Тьер, как известно, в годы существования Второй империи являлся одним из самых жестких критиков политики Наполеона III и одним из немногих, кто в июле 1870 г. открыто выступил против войны. Тем важнее были его слова, произнесенные публично в 1872 г. в стенах Национального собрания, о необходимости для Франции «исправить ошибки, которые были совершены не ею, но которые она теперь искупает, поскольку позволила их совершить»[1216].

Французское сознание, говоря образно, металось в эти годы между поиском конкретных виновников военной катастрофы и некой метафизической виной, национальными и историческими пороками как ее первопричиной. В течение девяти месяцев Франция пережила войну, революцию и штурм французской армией собственной столицы. Поэтому вместо слова «война» французы часто употребляли словосочетание «наши бедствия» («nos malheurs») — своеобразная фигура умолчания, позволяющая обойти неудобный вопрос о виновности за возникновение войны и выставить на первый план ее катастрофичные для страны итоги.

Помимо вполне естественного стремления представить виновником кровопролитного конфликта своего противника, дискуссия о виновности за войну выполняла важную функцию в становлении и Германской империи. Явные и мнимые устремления французов к реваншу после войны наилучшим образом питали образ неискоренимой «воинственности» этой нации, ее тяги к славе и первенству в мире, которые и стали главными причинами возникновения в 1870 г. конфликта. Коллективная вина французской нации или по крайней мере значительной ее части намного лучше подходила в качестве извлекаемой по тому или иному политическому случаю мишени для германских публицистов, нежели фигуры давно сошедших со сцены деятелей Второй империи или правительства национальной обороны. Немецкие историки бисмарковской эпохи придали надлежащий «наукообразный» вид этому растиражированному газетами образу[1217]. «Нация знает, что её существование находится под угрозой мести непримиримого врага», — писал в одной из своих статей один из крупнейших германских историков Генрих фон Трейчке[1218]. Этот тезис постоянно звучал в ходе немецких внутриполитических дебатов, особенно когда рассматривались проблемы военного строительства.

1208

Dalisson R. Les racines d’une commémoration: les fêtes de la Revanche et les inaugurations de monuments aux morts de 1870 en France (1871–1914) // Revue historique des armées. Vol. 274. No. 1. P. 23–24.

1209

DDF. Ser. 1. Vol. I. № 2. Р. 8.

1210

Varley K. Op. cit. P. 60.

1211

См. подробнее: Becker A. War Memorials: A Legacy of Total War? / On the Road to Total War… P. 664.

1212

Золя Э. Мои воспоминания из военных лет (Парижские письма) // Вестник Европы. 1877. Июнь. Кн. VI. С. 857.

1213

Chrastil R. Who Lost the Franco-Prussian War? P. 290–291.

1214

Шарль К. Интеллектуалы во Франции: Вторая половина XIX века. М., 2005. C. 231.

1215

Гонкур Э. и Ж. де. Указ. соч. Т. II. С. 25.

1216

A

1217

См. подробнее: Gödde-Bauma