Цугцванг

— Как-то это звучит…

— Бредово? Глупо? Странно?

— Скорее официально и холодно.

— Как-то я тебе уже говорил, что внутри "семьи" мы вынуждены выживать, Амелия.

— А еще ты говорил, что не ладишь со своими братьями и сестрами, что очевидно не так.

— Так было, — тихо признается, приковывая к себе мое внимание, — Я никогда его не понимал и всегда шел против, Марина и Миша пытались приспособиться. Ради нас с Матвеем, скорее всего, но выступать против него они не стали бы ни за что.

— Почему изменили свое мнение?

Макс как-то странно задумывается, у меня даже мороз по коже бежит, и я даже не уверена, что хочу знать причину, так что даже рада, когда разговор как-то сам собой замирает на паузе. Мы сворачиваем на хорошо знакомую, сельскую дорогу.

— Держись крепче, котенок, ты же помнишь, что дорога тут не очень?

«Очень смешно…» — цыкаю про себя, но хватаюсь за ручку двери, — «Будто я когда-нибудь смогу забыть хоть что-то связанное с ним…»

Предпочитаю не отвечать на колкую шутку, и не только потому что стыдно, но и потому что волнительно. Я так давно не видела этот дом, в котором со мной случилось так много приятных, теплых воспоминаний, что невольно придвигаюсь ближе к торпеде, чтобы увидеть его наконец. И вижу. Шапка снега на острой крыше, его темные окна, фасад, а самое смешное, что в этот момент понимаю: я дико по нему скучала.

«И не только по нему…» — кошусь в сторону Макса, когда он останавливается под навесом для машин, краснею, как дурочка — он смотрит на меня в ответ.

Как раньше. Как летом. Как тогда ночью на кухне в доме его матери, где каждый уголок, наверно, именно ее и отражает. Именно благодаря этому взгляду, я понимаю, что вряд ли сегодня мы будем о чем-то говорить, а еще: я совсем-совсем не против.

Покручивая в руках бокал с красным вином, я стою у огромных, панорамных окон длиною в несколько этажей. Здесь они еще больше, чем где бы то ни было: от потолка до самого пола, где нет второго этажа. Он, конечно же, есть, но начинается лишь над кухней, но не над гостиной. Теперь этот вид мне что-то напоминает, и я слегка улыбаюсь, осознавая это.

«Наверно, он хотел добавить сюда что-то от своей матери…» — мельком смотрю еще и на люстру, как подтверждение теории.

Она тоже большая, хрустальная и красивая, очень похожая на ту, что он случайно разбил в детстве. А еще тут много чего появилось, ведь когда я здесь была, мебели то почти и не было. Мы ужинали на табуретах, сидели в креслах мешках, а спали на надувных матрасах. Теперь обстановка максимально преобразилась: огромный (и он действительно был просто нереально большим) темный диван буквой «П», перед ним современный камин, над ним плазма высотой, наверно, с меня. Полки с книгами, которые хозяин дома просто обожал, шикарный бар, и все это на фоне прекрасной зимы и с видом на застывшее озеро. Помню, как мы туда ходили летом, игнорируя наличие бассейна, и прыгали там с тарзанки. Мне было так страшно…

«Ну же, малыш, иди ко мне…» — звал Макс, улыбался, протягивал мне руки, благодаря чему я и решилась таки прыгнуть. Уверена на сто процентов, что не было бы его, не было бы и прыжка.

— О чем ты думаешь? — тихо шепчет, обнимая меня со спины, и я не сопротивляюсь.

Снова. Я все прекрасно понимаю и помню, но здесь и сейчас мне слишком хорошо, чтобы размениваться на гордость и ее порывы.

«А еще я слишком сильно по нему скучала…»

— Вспомнила тарзанку.

Тихий-тихий смех на ухо посылает мурашки по всему телу. Макс слегка касается моей шеи, дышит в нее, утрируя табуны и без того предательских зараз, снующих туда-сюда, улыбается. Огонь в камине периодически потрескивает, как будто играет свою собственную музыку, а еще совершенно точно играет на его стороне, потому что я окончательно сдаюсь. Откидываюсь ему на плечо и закрываю глаза, наслаждаясь его прикосновениями к моим бедрам, за которые меня сильнее прижимают.

— Я тоже об это часто думаю…Странно, ты можешь быть такой смелой и такой трусихой…

— Конструкция была ненадежная, — вяло оправдываюсь, на что получаю еще одну порцию смеха.

— А-га.

Руки идут выше, я дышу чаще. Знаю, что будет через полминуты, мысленно ставлю галочку напротив графы: «разговора точно не будет», но все-таки саркастично приподнимаю брови, когда он берется за пуговицу на моей ширинке.

— Кажется, ты хотел поговорить?

— Кажется, я переоценил свои возможности…

Пуговица расходится, молния идет вниз, и я позволяю всему этому случится. Макс забирает у меня бокал, ставит его на стеклянный столик, снова приближается и кладет руку на живот, прижимает к себе еще теснее.

— Давай снова притворимся, что ничего не было? Будто все еще лето, и между нами нет никаких недомолвок.

— Между нами всегда были недомолвки… — грустно констатирую факт, но Макс легко мотает головой целуя чуть ниже ушка.

— Информационные — да, но это все. Если ты отбросишь разум из уравнения, то поймешь, что я говорю правду.

Я хотела бы и рассмеяться, но смех застревает в горле, когда одна его рука проскальзывает мне в трусики, а вторая сильно сжимает грудь. Пульс подскакивает, а после удара, следующего за тем, как его пальцы оказываются под моими кружевами, происходит коллапс всего моего внутреннего сопротивления и гордости. Просто тишина со стороны разума, его полностью задавили чувства и ощущения.

От медленных, круговых движений подгибаются коленки, а из груди вырывается первый, тихий стон, за которым следует еще один. После недельного воздержания, тело отзывается на него охотней, чем обычно, хотя и казалось, что это абсолютно нереально. Реально еще как! Я просто таю в прямом и переносном смысле, умираю, чтобы возродиться вновь, схожу с ума. Макс проводит языком от яремной вены до уха, мочку которого прикусывает и хрипло выдыхает:

— Один раз, сжалься надо мной, малыш…Только ты можешь сделать так, чтобы я наконец смог думать о чем-то, кроме того, как мне хорошо внутри тебя.

Черт…это звучит так порочно, и меня будто бросает в кипяток. Я резко выворачиваюсь из его рук, чтобы заглянуть в глаза и, вполне вероятно, дать пощечину «оскорбленной дамы», но как только его пальцы покидают меня, чувствую себя настолько пустой, что хочется волком выть.

«Ты…чокнутая нимфоманка…» — проносится в голове голос разума, которому снова вставляют кляп, но побольше, а я ныряю на глубину.

Его губы на вкус, как черный, горький шоколад с легкой перчинкой и ноткой дыма. Я схожу по ним с ума, мну, прикусываю, провожу языком — мне мало. Целую глубже, лишь на секунду эта патка прерывается, когда он хрипло, еле дыша шепчет:

— Сегодня тебе придется самой, малыш…

А я и не против. Толкаю его на диван, на который Макс грузно опускается, но не медлит. Вторя мне, он раздевается, правда в моем случае все куда как проще. Я лишаю себя одежды быстро и без проблем, а вот Макс даже пуговицы на рубашке не может расстегнуть до конца, поэтому зло рвет в стороны. Все из-за руки, конечно же. Она перевязана синим, эластичным бинтом до середины предплечья и висит на шее с помощью мягкого ремня, чтобы, видимо, ограничить все возможные нагрузки.

«Мне так его жаль…» — проносится мысль, когда я вижу, как старательно он пытается расстегнуть пуговицу брюк, и на меня не смотрит.

Ни в коем случае! Что-то подсказывает, что это не случайность. Он делает это намерено, чтобы не показать слабость, я понимаю и это, поэтому подхожу сама. Мне не нужно слышать его просьбы, да и знаю я, что он никогда не попросит, поэтому легко, нежно касаюсь его рук, заменяя своими.

Теперь Макс смотрит на меня, но я не отвечаю — знаю, что на самом деле он этого не хочет, вместо того встаю на колени и расстегиваю его ширинку, а потом берусь за штаны и тяну их на себя. Он приподнимает бедра, и я лишаю его остатков одежды, но попадаю в новую, непростую ситуацию. Его член пружинит на уровне моего лица, а в голове проносится тупая, мерзкая мысль…