Страница 6 из 175
Авалон поймали. И заставили, как и остальных девочек, пройти ритуал. Владычица Вздохов едва не разодрала Авалон рот, пока пыталась проверить, проглотила ли она гранатовые зерна. Цапнув Мать за пальцы, Авалон получила по лицу пощечину, — на щеке до сих пор виднелся тонкий шрам от кольца — и ее голову мотнуло в сторону. Подавившись зернами и прокусив до крови щеку, она вскинула возмущенный взгляд на Владычицу Вздохов. На лице женщины расцвело довольное выражение человека, выигравшего спор еще до его начала. Авалон замешкалась, удивленная такой сменой настроения, как вдруг сладкий сок граната склеил ей рот. Волна жара выпила ее дыхание, а во рту поселился пыльный привкус жажды. Вместе с тем настроение самой Авалон поднялось — она совершенно точно забыла, почему хотела разругаться с Владычицей Вздохов и что такого страшного в ритуале Модранита — всего-то нужно потерпеть пару минут, дабы восславить возрождение Дубового Короля. Это ведь большая честь. Вслух она только рассмеялась и осела на землю, а ее смех множился радостным хихиканьем других девочек.
Когда Владычица Вздохов покровительственно ей улыбнулась, Авалон ощутила прилив благодарности.
Девочки продолжали смеяться, стоя в кругу, даже тогда, когда Авалон отвлеклась. Хихикая себе под нос, она опустила голову и посмотрела на ноги, прикрытые льняной белой юбкой. По ткани барабанили алые капли, впитывались и распускались багровым цветком. Дотронувшись к носу и отняв руку, Авалон с недоумением уставилась на свои окровавленные пальцы.
Смех раздирал ее горло.
Авалон почувствовала кровь на губах. Железный привкус — как будто она слизала кровь с разбитой коленки.
Горло запершило, и Авалон поняла, что это не от смеха, хотя и он ни на секунду не прекратился. Она хотела остановиться, но продолжала хохотать, кашляя и выблевывая на траву кровь.
— Сегодня очень важный день, девочки, — раздался вдохновленный голос Владычицы Вздохов. — Вы на пороге особого периода вашей женственности. С сегодняшнего дня те из вас, кто покажут себя достойными, будут учиться в Наравве у настоятельницы Эсме Меральды и познают древнюю женскую науку. Так что, дорогие мои, в ваших интересах не исторгать из себя зерна, иначе вы останетесь в этой деревне до скончания вашего века.
Авалон казалось, что слова Владычицы Вздохов камнями придавливают ее к земле. Один тяжелее другого. Ее завалит, и она умрет. Или того хуже — останется здесь и когда-то непременно попадет на алтарь.
Тошнота тут же подскочила к горлу, и Авалон едва сдержала первый рвотный позыв. Она ощутила во рту желчь. Кислую, сводившую спазмом горло и царапавшую корень языка, вызывая новый рвотный позыв. Рвота поднялась из глубины желудка, прожигая себе путь на поверхность — Авалон чувствовала горечь подступающей слюны.
Перед глазами всплыли курчавые волосы на лобке и склизкая минога, болтающаяся, точно дохлый червяк. И устремленный в небо пустой взгляд.
Холодный пот прошиб тело.
Авалон сжала челюсти до искрящейся в глазах боли и, дернувшись от омерзения, проглотила то, что уже готова была исторгнуть. Кислота, разъедающая ее горло, упала вниз тяжелым камнем. Размазав по щекам выступившие слезы, Авалон спешно вытерла кровь под носом и с трудом поднялась на ноги. Только сейчас она оглянулась и заметила, как много девочек рыдают над собственной блевотиной. В центре каждой лужи виднелись красные зерна граната.
— Опаздываешь,
Авалон открыла глаза, и воспоминания поблекли. Только горло першило от желчи.
— Бас, — она постаралась нежно улыбнуться. — Они уже злятся?
Басилио хитро хмыкнул и ущипнул струну мандолины. Нота взмыла вверх, теплая и звучная, зеркально чистая.
— Всего-то слегка в бешенстве, — он небрежно поклонился ей, расплывшись в широкой, почти демонической ухмылке. — Но ты не спеши. Обожаю смотреть, как мадам Монтре гневается.
— Ставлю гранатовый сок: когда я подойду, она снова сожмет зубы и покроется красными пятнами, — тревога Авалон притупилась, тошнота ушла, и она с удовольствием подставила лицо водной пыли.
Она стояла у маленького водопада, стекающего из трещины в скале в небольшой прозрачный пруд, в центре которого возвышалась статуя Триединой богини. Сам камень потрескался и раскрошился, белые пятна лишайника покрывали его, и водные розы оплели ее ноги, подбираясь к бедрам.
— А я о чем, — Бас приблизился и ехидно подмигнул подведенным глазом. Авалон залюбовалась его длинными ресницами, накрашенными сурьмой. — Переживаешь?
Интонация, с которой он это спросил, окончательно растопила сердце Авалон. Она улыбнулась, глядя на то, как закатный свет подсвечивает черные кудри Баса. Он был до отвратительного красив даже с жесткими тенями на лице. Воплощенный грех и сама подлость — так о нем шептались девушки в альковах. Когда он улыбался, а его тонкие пальцы перебирали струны мандолины, можно было забыть собственное имя. А однажды почувствовав естественный аромат Баса, невозможно было выкинуть его из памяти. Грушевое масло и нектариновые косточки, персиковая мякоть, смешанная со сладким абрикосовым бренди. К несчастью обитательниц Нараввы, девушки интересовались Басом, а Бас больше интересовался мужчинами.
— Каталина снова не спала…
Бас присел на ограждение из белого камня и извлек из мандолины укоризненный аккорд. Водная морось оросила древесину.
— Я не о Каталине спрашивал, а о тебе. — Их взгляды встретились, и Бас надменно фыркнул. — Думаешь горестями моей кузины залечить собственные кошмары?
— На ее плечах судьба всей Трастамары, Бас. Ее благополучие — моя забота.
— Ты ее фрейлина, а не сиделка. Кроме того, — он снова тронул струны, и они звонко отозвались на его легкое прикосновение, — мне кажется, бессонница Каталины скоро станет нашей меньшей проблемой.
— Ты что-то узнал? — встрепенулась Авалон и едва сдержалась, чтобы не выхватить мандолину из рук музыканта. — Говори же, ну!
Бас разжал гриф инструмента, но виртуозно удержал его в равновесии локтем другой руки. Рукава рубашки он закатал, видимо, пытаясь спастись от удушливой жары. Ветер не шевелил ветвей, а влажный тяжелый воздух будто окаменел, и его одежда липла к телу.
— Я кое-что подслушал вчера у Инессы…
Авалон поморщилась, ощутив, как накатывает волна вязкого холода. Само существование таких заведений, как у Инессы, ей виделось прямым доказательством того, что век каждой ведьмы недолог. По крайней мере, пока ей не прикажут родить.