Харикл. Арахнея

— Твой отец был прав, — заметил молодой человек. — То, что зрачок в глазу, то Афины в Элладе. Но, к сожалению, народ наш легкомыслен и ненадёжен; его так же легко вдохновить всякой возвышенной идеей, как и увлечь во все ужасы несправедливости. Вот, он теперь глубоко взволнован, он проливает слёзы сострадания над трагическим концом Эдипа или над горем несчастных троянок, а вслед за тем, рядом всевозможных козней, старается навлечь несчастье и погибель на дом своего собственного согражданина. Избалованное дитя, полное капризов и тщеславия, он греется в блеске прежнего времени, тёмные пятна которого скрываются за светом великих деяний. Тщеславясь пустым именем чистейшей эллинской крови, тем, что среди него впервые были применены закон и правосудие, он питает в недрах своих ядовитейшее отродье бесчестных сикофантов и подчиняет всякий закон минутному капризу. Постоянно твердит о свободе, а угрожает смертью или изгнанием всякому, кто дерзнёт произнести свободное слово, несогласное с мнением толпы. Народ, характер которого представляет опять-таки самое приятное соединение серьёзного элемента с весёлым, легко и весело живёт он, доволен, когда имеет возможность поспорить или посмеяться; равно способен пенять как самое возвышенное произведение трагического искусства, так и самую шутливую карикатуру комедии. Умеет обходиться с самым серьёзным философом и с самой легкомысленной гетерой; скупой в своём домашнем обиходе, мелочный у стола трапецита[12], но расточительный, когда приходится блеснуть в хорагии или выставить какое-нибудь произведение искусства.

— Приблизительно такое же мнение имел и мой отец, — сказал Харикл. — Ну, вот ты знаешь теперь не только моё имя, но и мою историю; скажи теперь, кто ты. Смутное предчувствие говорит и мне, что мы встречаемся с тобою не впервые.

— Харикл, — воскликнул молодой человек и стал перед ним, глядя ему прямо в лицо. — Я узнал тебя с первого взгляда; ты же, ты не помнишь меня. А было время, когда мы видались с тобою ежедневно, моя бедность не помешала тебе быть моим другом и товарищем. Ты уж не помнишь более того бедного мальчика, который в школе Гермипоса исполнял обязанности слуги, для чего он, впрочем, не был рождён, который должен был то разводить краску, то мести классную комнату, то чистить губкою скамейки.

— Ктезифон, — вскричал юноша, вскакивая и хватая друга за руку. — Это ты, да это ты, моё чувство лучше, чем моя память, подсказало мне, что мы будем друзьями. Мог ли я забыть тебя? Как не помнить тысячи услуг, которые ты мне оказывал; любя меня больше других, то дарил ты мне вырезанную тобою из пробки колесницу, то ловил для меня жужжащего золотого жука и искусно привязывал его за ногу ниткой; а потом, позднее, ты помогал мне писать и считать, так как всегда был готов ранее других, за что полюбил тебя даже строгий педагог и благосклонно смотрел на нашу дружбу, несмотря на то, что ты был постарше меня и что он обращал не мало внимания на одежду. Но твоя борода изменила тебя, да и кто бы мог узнать в этом загорелом атлете того бледного и слабого мальчика? Вот уж восемь лет прошло с тех пор, что мы с тобой не видались. Отчего же ты так внезапно оставил школу Гермипоса?

— Позволь рассказать тебе это по дороге, — ответил Ктезифон. — Полдень уже близок, и нам надо поспешить в Клеону. Оттуда до Коринфа остаётся ещё восемьдесят стадиев[13].

Друзья поднялись. Харикл перекинул повод через голову лошади, которую Ман снова взнуздал, и повёл её вслед за собою; сам же продолжал свой путь пешком, идя рядом с Ктезифоном, которого просил рассказать историю его жизни за последние восемь лет.

Ктезифон был сыном зажиточного гражданина Аттики, который, потеряв жену и всех детей, за исключением одного-единственного сына, женился во второй раз на дочери своего родного брата. От этого-то второго брака родился Ктезифон и ещё одна дочь. Отец, желая обогатиться, вёл обширную торговлю и должен был по своим делам предпринять путешествие во Фракию и Понт. Перед своим отъездом он передал на всякий случай брату своему, связанному с его детьми двойными узами родства, своё духовное завещание, а вместе с тем и всё своё состояние, превышавшее 15 талантов[14] и заключавшееся частью в наличных деньгах, частью в долгах у разных лиц. Отец не возвращался. Бесчестный опекун скрывал его смерть до той поры, пока не завладел всеми запечатанными документами покойного. Затем он объявил о его смерти, выдал вдову замуж, не дав, однако, всего назначенного ей приданого, и принял на себя заботу о воспитании восьмилетнего Ктезифона и его сестры, а равно и попечительство над старшим братом. Когда же сей последний, по достижении восемнадцатилетнего возраста, был объявлен совершеннолетним, он призвал к себе всех троих и объяснил им, что отец оставил всего-навсего 20 мин[15] серебра и 30 статернов[16] золота, что, воспитывая их, он уже потратил гораздо больше и не имеет возможности заботиться более о них.

— Ты уже взрослый, — сказал он, обращаясь к старшему, — и теперь твоё дело — найти средства к вашему существованию.

Затем бедняжки были выгнаны из отцовского дома, в который опекун переселился сам. Он не дал им ни одежды, ни обуви, не дал даже ни единого раба в услужение, ни единого покрывала для ночного ложа; одним словом, ровно ничего из всего богатого наследства. Младшие остались в самом беспомощном положении. Их мать умерла за год до того; старший брат пошёл служить воином на чужбину. Некому было защитить их, начать дело против вероломного опекуна. Один родственник, живший сам в большой бедности, приютил у себя сирот. Он-то и был помощником в школе грамматика и рассчитывал, конечно, на то, что принятый им мальчик будет отчасти оплачивать своё содержание, прислуживая в школе, хотя он и не был для того рождён. Ум и приветливость Ктезифона приобрели ему немало друзей среди мальчиков, посещавших школу; и после смерти одного из них, единственного сына весьма уважаемого гражданина, отец умершего усыновил четырнадцатилетнего Ктезифона.

— Мой благодетель умер также, — заключил Ктезифон свой рассказ, — и я был теперь в Аргосе для того, чтобы получить долг, составляющий часть моего наследства; оно не значительно, но всё-таки даёт мне возможность жить просто и скромно, как я люблю. К счастью, я предпочёл эту более тенистую дорогу другой — кратчайшей пешеходной, и мне довелось, таким образом, первым приветствовать тебя по возвращении на родину.

— Корабль, на котором я возвратился, — сказал Харикл, — пристал в гавани Эпидавра. Я решился проделать остальную часть путешествия верхом и избрал дорогу через Аргос и Клеону именно потому, что ближайшая горная дорога в Коринф была бы утомительна для моей лошади, да к тому же мне хотелось посетить одного старинного друга моего отца.

Разговаривая таким образом, друзья достигли равнины, на которую смотрели с холма расположенные террасами дома Клеоны. Отдохнув здесь немного, они продолжали свой путь в Коринф.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Гетеры[17]

Солнце стояло уже довольно низко, когда друзья, пройдя лесок, состоявший из сосен и кипарисов, очутились перед могущественным городом, который, господствуя над двумя морями, лежал в то же время на перекрёстке двух дорог мира, перед городом, который своей двойной гаванью соединял восток с западом и северную Грецию с южной[18]. Гордый Акрополис возвышался в нескольких стадиях перед ними, скрывая от глаз главную часть города, расположенную у подножия крутого северного склона; некоторые же отдельные дома и виллы были рассеяны вплоть до южной равнины. Направо от дороги по обеим сторонам источника стояли каменные скамейки, манившие путника. Множество молодых рабынь, принадлежавших, вероятно, обитателям близлежащих домов, наполняли гидрии[19] прозрачной как кристалл водой, бившей тремя струями среди цветочных гирлянд, которые спускались на белую мраморную плиту и были поддерживаемы здесь барельефами, изображавшими миловидных мальчиков.

12

Трапециты соответствовали нашим банкирам и менялам. Греки нередко отдавали им свои капиталы на хранение и брали у них заимообразно.

13

Стадий равнялся 600 футам.

14

Талант равнялся 1442 рублям серебром.

15

Мина равнялась 24 рублям 3 копейкам серебром.

16

Статерн равнялся по весу 2 серебряным драхмам, а по ценности 20 драхмам (драхма равнялась 24 копейкам серебром). Пять статернов составляли мину.

17

Гетера по-гречески значит «приятельница».

Изображая жизнь греков, невозможно обойти молчанием этот класс женщин, который играл такую значительную роль в греческой жизни. Конечно, гетеры, за исключением одной Аспазии, никогда не пользовались уважением, и если на них не смотрели с тем презрением, с каким смотрят теперь на женщин, промышляющих подобным ремеслом, тем не менее относительно их всякий позволял себе всевозможные шутки и насмешки, вызываемые отчасти как бы самим законом, который дозволял по отношению к ним такие поступки, которые были строго запрещены относительно других честных женщин. Но это не мешало им составлять центр удовольствий и привлекать молодёжь. К такому поведению молодых людей общество относилось чрезвычайно снисходительно; даже люди женатые подобными вещами не роняли себя нисколько в общественном мнении, если только они не переступали всех границ приличия и уважения к своей жене. Можно даже заключить, что на отношения эти смотрели как на вещь весьма обыкновенную. Бесспорно, снисходительность эта объясняется нежеланием греков иметь многочисленное потомство. При решительной склонности греков к чувственным удовольствиям, составлявшей отличительную черту их характера, было бы весьма трудно избежать этого неудобства, если б они не искали подобных отношений вне семьи. Всех гетер вообще можно разделить на несколько категорий, и самой низкой из всех считалась та, к которой! принадлежали женщины, содержавшиеся в общественных домах, существовавших в Афинах как государственные учреждения. Впрочем, необходимо заметить, что учреждения эти облагораживались несколько тем, что они были соединены с служением Афродите. Так, при каждом храме этой богини содержалось некоторое число рабынь (гиеродул), красота которых составляла доходную статью храма. Ко второй категории относятся дома, в которых мужчины или женщины содержали как свою собственность девушек для той же цели. Случалось часто, что молодые люди, желая быть единственными обладателями девушки, которая им нравилась, выкупали её или же заключали формальные письменные договоры, которые закрепляли за ними права на неё в течение известного времени. В числе девушек, содержавшихся в подобных домах, находилось немало таких, которые попадали туда вследствие несчастных обстоятельств и по воспитанию, и по своему образу мыслей стояли гораздо выше ремесла, которым они принуждены были заниматься.

Наконец, было ещё множество отдельно живущих гетер, которые сами торговали своей красотой. К ним нужно причислить прежде всего многочисленный класс отпущенниц, среди которых встречались преимущественно флейтистки и кифаристки (т. е. игравшие на кифаре), приглашавшиеся на домашние жертвоприношения и на симпозионы. Эти женщины были по большей части в то же время и гетерами, и жилище их служило нередко местом сборищ для молодых людей. Многие из них отличались, может быть, красотою и остроумием, но те замечательные женщины, которые своим умом и любезностью, более чем красотою, приобрели такое большое влияние на свой век и своими отношениями с замечательными людьми составили себе историческую известность, те женщины не принадлежали к этому разряду. Аспазия и Коринфская Ланса, Фрина и Пифиониса были иностранками, а Ламия была дочерью афинского гражданина. Больше всего гетер было в Коринфе. Богатство и блеск этого города, а также и торговля его, привлекавшая туда постоянно множество богатых и легкомысленных людей, привлекали и гетер, рассчитывавших на богатую добычу, а храм Афродиты содержал более тысячи гиеродул. Ум, образование, остроумие и живость многих из гетер придавали особенную прелесть их обществу, и если женщины эти и не имели действительно серьёзного образования, тем не менее в сравнении с образованием других греческих женщин оно было весьма значительно. Некоторые из них, как, например, Леонтия, были даже слушательницами философов.

18

Коринф был расположен на перешейке, отделяющем Пелопоннес от материка Греции. Он имел гавани на двух противоположных морях. Одна из них называлась Лехеон, а другая — Кенхрея.

19

Гидрии — большие широкие глиняные сосуды с коротким горлышком; они употреблялись для того, чтобы носить воду. Особенность этих сосудов составляет третья ручка, посередине утолщённой части сосуда, с помощью которой было гораздо легче зачерпывать воду и поднимать наполненный сосуд на голову.