Страница 8 из 99
— Ну, не так уж и одни. Мама твоя…
— Да ведь она в Лужках, вся в своих заботах и болезнях, в своем доме. Ну навещаемся, посидим-поговорим. И опять врозь. Не-ет, Венька поступил неразумно, что там ни говори.
После такого приговора Савин замыкался. И все думал. Думал.
Когда в первый раз сын прислал письмо с известием о женитьбе, Савины-старшие долго жили в состоянии какого-то очень тревожного ожидания. Вот приедут молодые. Вот увидят они эту Мариночку. А вдруг она не придется по сердцу, что-нибудь не то? Тогда как? Ведь чужими могут разъехаться. На всю жизнь. Не дан бог!
Молодые приехали скоро после письма. Без специального оповещения. Веня выпрыгнул из кузова попутного грузовика, бегом к кабине, руку жене подал. Это Катерина Григорьевна в окно увидела. Из кабины вышла такая беленькая девочка, оглядела деревенскую улицу, тряхнула коротко стриженной головкой и засмеялась. Веня тоже засмеялся. Тут молодая и со свекровью познакомилась. На крыльце.
При первом знакомстве эта миниатюрная, кокетливая от природы и, казалось, чрезвычайно легкомысленная Мариночка повергла Катерину Григорьевну в состояние родительского шока. Ей уже казалось, что эта — ненадолго, не уживется Веня с такой легонькой синичкой. Но едва ли не в тот же день, к радости свекрови, мнение это начисто испарилось. Марина отлично знала, где и как нужно вести себя, критические ситуации ловко обходила. Где бы они с Веней ни появлялись — в Кудрине, в районном центре, в Лужках у Вениной бабушки, — тотчас звучал ее смех, парни, все как один, в ее присутствии подтягивались и смотрели на нее влюбленными глазами, возникало оживление, все при ней начинало двигаться скорей. Жизнелюбие било через край.
А вот суждения Марины отличались умом и продуманностью, познания явно превосходили молодость и саму ее скромную профессию учительницы биологии. Когда возник было спор с Михаилом Иларионовичем, она не стала довольствоваться ролью молодой ученицы у опытного агронома. Она сумела трезво оценить теперешнее положение в деревне. И как-то очень мягко обошла щекотливую тему миграции сельского населения в города. Веня при этом разговоре сидел, потупившись. И молчал. Виноват, конечно, что выбыл, но…
— Крестьянство нового поколения начинается со школы, — утверждала Марина в один из последующих приездов. И принималась рассказывать Савину-старшему свои задумки: ей хотелось, чтобы при каждой школе — даже в областном, центре — были собственные поля, машины, чтобы ученики работали на полях и на машинах, в садах-огородах не для баловства, а по-настоящему.
— У тебя только прожекты. А на деле? — спросил Михаил Иларионович, очень заинтересованный проблемой.
— Пока ничего, — развела руками и мило улыбнулась. — Но я не отстану от этих умников из облоно. И своего добьюсь!
— Не в городе о таком новаторстве думать следует, — сказал агроном. — А в колхозах, в таких вот селах, как наше Кудрино…
— И там, и всюду, и в Кудрине, конечно, — согласилась она. Но развивать эту мысль дальше поостереглась из-за Вени.
И пока они жили у родителей, ходили в лес, в поле, по Вениным приятелям-одногодкам — а таких было здесь раз-два и обчелся, — все видели, убеждались, какая из них получилась счастливая семейная пара, как им хорошо, уютно друг с другом, как они с полуслова понимают едва намеченную мысль, взгляд, улыбку, даже молчание. Счастливые люди. И пусть всегда останутся такими!
Вениамин носился с женой как с драгоценной находкой, души в ней не чаял и любви не скрывал. Похоже, она отвечала ему тем же.
Жили душа в душу, а вот маленьких у них что-то никак не находилось, все аисты мимо пролетали. Когда Катерина Григорьевна шепотом заводила разговор на эту тему, Марина краснела и смеялась во весь рот, показывая ровные красивые зубы. Ее черные глаза озорно блестели. Встряхивала маленькой головой так, что безупречная стрижка ее эффектно рассыпалась. И сквозь смех выговаривала:
— Никак не научусь, ну вовсе никак! — И потом, притихши, добавляла: — У нас взаимный уговор, мамул-ля, уж вы поверьте мне. Не успеете оглянуться, как мы завалим вас внуками, мамул-лечка. — Она делала упор на мягком окончании этого слова, отчего оно звучало особенно ласково. С первой встречи назвала Катерину Григорьевну вот так — мамой. Ее родная мать умерла в тот час, как дала новую жизнь. Звали покойницу Машей…
…После того как в застолье помянули Петровну и немного закусили, Михаил Иларионович спросил сына:
— Чего один приехал? Что Марина?
— В Москву по своим делам укатила. Ну и за продуктами тоже. В наших магазинах мало чего купишь. Учреждения под разными предлогами достают автобус и привозят на весь коллектив.
— И часто так?
— Раз-другой в месяц. Время подоспело, а без нее не получается, она главный закоперщик. Вашу телеграмму и ее записку с приказом ехать я нашел на столе. И сразу сюда. Увы, слишком поздно.
Веня покрутил в пальцах рюмку, лицо его опечалилось.
— Как же так получается теперь, что все — скоропостижно? Я ведь думал, до ста лет жить ей в благодатных Лужках. Ах, бабуля, бабуля… Ну, царствие…
И выпил вторую. Никого не дожидаясь. Старикам почудилось, что загрустил он на этот раз не только о бабушке. Всё скоропостижно. Век такой. Трусцой от кончины. И бегом — к этой самой…
Спать он ложился в отцовской комнате. Тотчас, как легли, расслабились, он повернулся к отцу, локоть в подушку, и спросил:
— Трудно тебе, папа, работается?
— Да уж не больно легко.
— Я езжу по области и вижу, как глохнут деревни. Вот и наши Лужки тоже пустеют. Нет бабушки. Соседи многие — погодки ей. А кто их сменит? Ну, бабушка, как говорится, прожила много и хорошо. А дальше?.. Один Митя Зайцев — мой кореш. Кому-то все равно надо землю обрабатывать. Кому, папа? Ты думаешь об этом? Или нет?
— А ты, сынок?
— Любовь, папа. И все сильней. Где Марина, там и я. В одной связке!
— Это хорошо. Счастье нашел. Я тебя не попрекаю. Уехал — ну и быть по тому.
— А у меня на душе неспокойно, если честно.
— Пройдет, — сказал отец как-то жестковато.
Они помолчали, потом Веня сказал:
— В нашем тресте таких, как я, бывших колхозников, семь из десяти, если не больше. На заводах тоже. Хорошо работают, закваска отличная, и все тянутся к земле. Не-ет, не в колхоз, папа. В садово-огородные кооперативы, есть такие. По пять, что ли, соток. Там и тешат душу: грядки с земляникой, морковка, редиска, картошка. С землей ласково обращаются, поверь мне. Как тут с личными огородами.
— У тебя с Мариной тоже пять соток?
— Нет. У меня не сотки на уме, а сотни.
— А у Марины?
— Подожди, не гони, папа. Она все понимает, но город засасывает, куча дел, сегодня, завтра. И вообще, как подумаешь…
Савин-старший вздохнул:
— Удивительное дело! Земля вскормила человечество, теперь люди отворачиваются от своей кормилицы. В игры с сотками играют. А у нас в районе сотни гектаров лесом зарастают. Парадокс! Я до сих пор за Лужки боюсь. Отстояли мы их. С трудом. Но вдруг Митя уедет? Или что с ним случится? Все на нем одном держится. И все тогда пойдет прахом! Вот ведь до чего дожили — пахать и хлеб сеять некому!
Веня приподнялся, сел, опершись руками на железку кровати, отчего плечи поднялись, фигура поникла. Очень виноватый вид. Отец понимал, что у него на уме, но укорять больше не стал. У каждого свой путь в жизни. Живи, где по душе. Чтобы как-то переменить ход мысли, он сказал просто и светло:
— Нынче ждем хорошего урожая. Поля просто чудесные. В Кудрине строим новые дома, принимаем на работу сторонних, пока без особенного отбора, но предпочтение семейным. Даем телок, поросят, чтобы обзаводились хозяйством, нарезаем огороды и все такое. Я присматриваюсь, отыскиваю среди новоселов настоящих крестьян. Таких — в звенья, по Митиному манеру. Ведь он уже три года так-то.
— Читал я про звенья, — отозвался Веня. — Злобин на строительстве. Первицкий на Кубани. Чистяковы в Калининской области. Ну, еще кое-где. Погоды они не сделают.