Страница 89 из 102
«Большой тайфун» проник и в гостиничный комплекс «Дружба». Вскоре появилась и первая дацзыбао, написанная японскими «революционерами». Вслед за ней — вторая, сочиненная четырьмя американцами — «подлинными марксистами-ленинцами», которые высказались за «полную уравниловку» с китайцами. Их голос услышали. «Уравниловка» стала проводиться в жизнь. Работающий здесь персонал отказался «обслуживать» заграничных «друзей», разделился на фракции, между ними началась борьба, в нее включились и иностранцы. Один из них заявил, что «дружба» превратилась во «вражду».
А в это время министр иностранных дел Чэнь И, которому доложили о дацзыбао американцев, собрал «заграничных друзей», провел с ними беседу и высказал сомнение относительно «разумности» уравниловки. Ведь вместо положенных им 600–800–1000 юаней они будут получать лишь 60, то есть среднюю заработную плату китайского рабочего.
— Впрочем, — заявил Чэнь И, — кто хочет, может попробовать. Если это решение покажется кому-то поспешным, необдуманным, он может отказаться от него. — И добавил: — Жить так, как живем мы, товарищи иностранцы, это значит жить без водопровода, телефона, лифта. У нас трудная жизнь, но мы твердо верим в лучшее будущее…
Присутствовавший на этой встрече французский журналист отметил: «Хотя Чэнь И говорил от первого лица, нет сомнения, он имел в виду не себя, а китайский народ, ибо как маоистская, так и антимаоистская верхушка, живущая в императорском дворце, не лишена того комфорта, которым окружали себя императоры».
Встреча закончилась поздно ночью, а уже на рассвете на стенах комплекса появилась трехметровой высоты дацзыбао: «Огонь, огонь по Чэнь И!» А вслед за ней и вторая… и третья… четвертая… «Заграничные друзья» объявили Чэнь И «контрреволюционером, проповедником черной линии Лю Шао-ци».
Эти события происходили в дни «красного августа» 1966 года, когда хунвэйбины кричали на улицах: «Долой Чэнь И», «Разобьем собачью голову Чэнь И!»
Таким образом, лозунги «внутри» комплекса и за его стенами полностью совпадали.
Вскоре после этого Чэнь И надолго исчез с политической сцены. Исчез, чтобы появиться вновь лишь… в конце года, на приеме в финском посольстве.
А «революция» в Министерстве иностранных дел продолжалась, события развивались с лихорадочной быстротой. К сожалению, в моем «пекинском архиве» нет многих материалов, которые помогли бы мне изложить их в хронологической последовательности. Об этих «событиях» мы, дипломаты и политические наблюдатели, узнавали только через несколько месяцев — и то косвенным путем — из речей и высказываний различных китайских руководителей. После «майских схваток» между «революционными массами» и защищавшими свое министерство сотрудниками, о которых речь шла выше, хунвэйбины постепенно устанавливают «контроль» над министерством. Тем временем — об этом мы узнали из дацзыбао Института иностранных языков — Мао Цзэ-дун распорядился отозвать на родину две трети китайских дипломатов, работающих за границей, для «закалки» в огне революции и приобретения революционного опыта (и они действительно возвратились). Верх в министерстве постепенно взяли воинственные, наиболее экстремистские элементы. Своими экстремистскими выступлениями особенно прославился вернувшийся из Индонезии временный поверенный в делах КНР в Джакарте Яо Дэнь-шан. Чжоу Энь-лай скажет, что «Яо Дэнь-шан выступал с докладами налево и направо. Его речь в Министерстве внешней торговли полностью ошибочна. Она вызвала там беспорядки. Его речь была подстрекательской». Но в августе Яо Дэнь-шан возглавил самые экстремистские элементы и стал министром иностранных дел. И хотя он находился у власти не больше недели, его прозвали «красным дипломатом», а август — «красным августом». В этот месяц действия «красной» дипломатии хунвэйбинов достигли кульминационной точки, в ход были пущены «огонь и меч». Подожжено здание английской миссии, сожжена «Чайка» монгольского посланника с флажком Монгольской Народной Республики. В тот же день толпы хунвэйбинов ворвались в монгольское посольство.
«10.9.67 Г.
Я прибыл в Пекин несколько дней назад. Уже прошел август — «красный август», месяц погромов дипломатических миссий и издевательств над дипломатами. Одним из первых нападению подверглось монгольское посольство. Оно находится недалеко от нашего посольства, на той же улице и даже на той же стороне улицы. Сейчас оно обклеено выцветшими афишами и дацзыбао, измазано черной краской и расписано большими кривыми иероглифами. У его главного входа хунвэйбины поставили разодранное чучело и не позволяют его убрать. От ветра и дождей оно стало еще более страшным и зловещим. Мы сидим с Баага, временным поверенным в делах МНР в Китае. Это крупный и статный человек с широким лицом, словно высеченным из монгольской скалы. Он рассказывает мне об этих страшных августовских днях и ночах.
— Повод? Да разве им нужен был повод в те дни? Наш шофер якобы наехал на портрет «самого, самого красного солнца…». Это, конечно, был вымысел, но его пустили в ход, и этого сигнала оказалось достаточно для распаленных и без того хунвэйбинов. Да и не только хунвэйбинов! Было 11 часов 30 минут утра. У входа в посольство собралась толпа разъяренной, дико кричащей молодежи: «Требуем посла-ревизиониста!», «Хотим сжечь его заживо!» Увидев, что дело принимает опасный оборот, посол позвонил в Министерство иностранных дел и попросил оказать необходимую помощь. Попросил защиты. Создалась угроза нападения на посольство суверенного государства, на монгольскую территорию, что противоречило всем нормам международного права. Во все века дипломатические миссии считались неприкосновенными. Из министерства ответили: «Там находится наш представитель». И действительно, представитель протокольного отдела Министерства иностранных дел Китайской Народной Республики был здесь, среди хунвэйбинов. Посол выходит во двор, открывает тяжелые железные ворота, чтобы впустить представителя министерства, но вместе с ним входят еще какие-то неизвестные лица. Они пытались вручить послу «протест», всунуть ему в руки какой-то пакет с материалами, навязать официальному представителю Монгольской Народной Республики свою волю. А снаружи хунвэйбины беснуются, кричат, скандируют, напирают. Наконец железные ворота не выдерживают, толпа словно вихрь врывается во двор, в здание и служебные помещения посольства, в кабинет посла, расклеивает в коридорах лозунги, бесчинствует… И в невообразимом гвалте продолжают раздаваться возгласы: «Смерть послу-ревизионисту!» Наконец, учинив страшный погром, толпа удаляется».
Но осада посольства продолжается, оно блокировано, персоналу не разрешается выходить из здания, запрещена доставка продуктов и медикаментов. Монгольские дипломаты вместе со своими семьями находятся «под домашним арестом», но ведь арестованные получают пищу, а они? Тяжело заболела монгольская девочка. Из посольства позвонили в Министерство иностранных дел и просили прислать врача. В ответ — ледяное молчание. У ребенка высокая температура, нужна неотложная помощь. Что же делать? И все-таки выход был найден. Ребенок получил необходимую медицинскую помощь. К осажденному посольству по невидимым путям благодаря братской социалистической солидарности стали поступать пища, лекарства, информация.
Два штурма в течение «красного августа» пришлось отражать советскому посольству. В первый раз разъяренные «революционные массы» разбивают окна торгового представительства, размалевывают черными иероглифами, надписями и лозунгами стены, беспрерывно скандируют проклятия и угрозы, но проникнуть на территорию посольства не решаются. Во второй раз они все же ломают высокие железные ворота и врываются на его территорию. Разбивают, громят помещение дежурного посольства, разбивают окна консульского отдела. Возбужденная толпа заполняет весь двор. Вышиблены двери и окна, сожжены две «Волги». После дикой вакханалии хунвэйбины построились и строем удалились. Разве это не доказывает лишний раз, что нападение не было стихийным, что все до мельчайших подробностей было предварительно продумано и спланировано? Так готовится любая провокация.