Страница 16 из 65
Ноябрь 1972 г.
Бухарест
КОНДОР
Это была хищная птица, не внушавшая ничего, кроме страха. Королевский кондор с Кордильер, с твердым, как кремень, изогнутым в виде ятагана клювом, крючковатыми когтями и серыми с золотым отливом крыльями, одевавшими его, словно стальные латы. Голую шею покрывали сине-алые, как у индюка, бусинки, напоминавшие капли крови и пота, застывшие на продубленной ветрами коже. На лысой, скошенной спереди голове красовался желтоватый круглый хохолок, как корона властителя птичьего царства.
Он сидел, застыв в своем неземном величии, напоминая базальтовый метеорит, упавший с далекой звезды и запертый людьми в эту грязную клетку, полную белых костей, где всегда стоял острый запах помета и сладковато пахло падалью. Вместе с ним за стальную проволочную сетку заточили оголенный остов дерева, с вершины которого кондор величаво озирал остальных обитателей зоопарка, как мудрый и грозный предводитель пиратов.
Даже в неволе эта птица сохраняла свою гордую, величественную осанку. И только те, кто внимательно разглядывал ее, пытаясь разгадать, какие темные инстинкты скрываются под вечно нахмуренным лбом, замечали, что глаза хищника становились порой невыразимо грустными, апатичными, как у собаки, потерявшей хозяина, или забытого палачами узника, который давно смирился со своей участью. В эти редкие мгновения кондор приоткрывал один глаз, и его потухший взгляд выражал недоумение и немой вопрос, обращенный к людям. Но редкие посетители зоопарка, останавливаясь у клетки птицы, видели лишь неукротимую дикость, клюв, созданный, чтобы убивать и терзать, гибкие крылья и судорожную хватку когтей, впившихся в сухое дерево с бессильным ожесточением, униженное величие и скованную силу. И это доставляло им удовольствие.
Лишь один ребенок сумел понять истинный характер кондора и осмелился через много лет после того, как птица попала в неволю, вступить с ней в единоборство. Это был мальчуган с виду лет шести, хотя ему исполнилось уже девять, с худым веснушчатым лицом, рахитичной грудью, руками тонкими, как ветви дерева, выросшего в тени, с большими черными глазами, грустными, как у кондора в часы апатии. Угловатая, не по росту большая голова каким-то чудом держалась на тонкой шее, такой хрупкой, что кондор мог ее переломить, сжав лишь раз свои когти. На мальчике был парусиновый костюмчик, коричневая рубашка и короткие штанишки, из которых торчали ноги, слишком худые и бледные, чтобы на них можно было далеко убежать.
Его звали Филипп. Он знал всех хищников в зоопарке и каждого из них наделил именем или кличкой в зависимости от привычек и особенностей зверей, вынужденных жить в неволе. Прежде чем подойти к королевскому кондору, он несколько недель слонялся вокруг, потом в один прекрасный день набрался храбрости и, словно завороженный, двинулся прямо к клетке, шагая, как лунатик, будто его непреодолимо тянул туда какой-то магнит. Целыми часами Филипп смотрел в глаза птице, полные безмолвного вопроса, и, вглядываясь в их дымчатую глубину, где неусыпно бился беспокойный огонек, он понял, что между ним и птицей существует какая-то тайная, невысказанная связь. Возможно, именно это заставляло его изо дня в день навещать кондора, подходить к его клетке совсем иначе, чем он подходил к другим животным.
*
И он вошел в клетку. Никто не заметил мальчишку. Он дождался, когда солнце позолотит крылья кондора. Сердце громко стучало в груди, ноги дрожали, глаза напряженно следили за вздрогнувшим хищником, который крошил когтями сухое дерево, выдавая этим свою ярость. Вдруг кондор расправил крылья, заслонив ими все небо над клеткой, но у испуганного ребенка уже не было сил бежать. Голова хищника резко метнулась вбок и нацелилась острием клюва на хилое существо у подножья дерева. Шея птицы покраснела, как раскаленное на огне железо. Казалось, вся кровь кондора была готова брызнуть из внезапно загоревшихся глаз.
Мальчик принадлежал ему.
Наконец-то после стольких восходов и заходов солнца, со счета которых он давно уже сбился, в когтях его оказался один из тех, кто там далеко, в Кордильерах, воспользовался его молодостью и неопытностью, заманил в капкан и пленил, чтобы продать чужеземцам.
Человеческий птенец окаменел у подножья дерева. Не в силах отвести взгляд от огненных глаз кондора и ослабев от страха, он медленно опустился на корточки, готовый зарыться в запятнанную пометом и кровью землю. Они долго смотрели так друг на друга. Потом кондор тяжелыми прыжками стал спускаться по черным сухим сучьям, которые, стукаясь друг о друга, издавали резкий, как кости, звук, но ребенок не двигался с места с упорством укротителя, пока королевский кондор не стал проявлять признаки умиротворения. Огонь в его глазах погас, огромные крылья сложились, словно птица решила оставить свою добычу живой до тех пор, пока не проголодается.
*
До того дня мальчик не решался приближаться к кондору, потому что видел однажды, как тот растерзал неосторожную белку, которая не нашла более подходящего места, чтобы порезвиться, чем сухое дерево в клетке. Птица мгновенно разорвала ее в клочья и не для того, чтобы съесть, а из зависти к этому глупому, игривому зверьку, который так плохо воспользовался своей свободой. Потом ему показалось, что старый королевский кондор плачет, и мальчику стало жаль его — слишком он был горд и могуч, слишком одинок и покинут всеми, слишком суровым и неумолимым был окружающий его мир, слишком низким страх сторожей, которые избегали его и держали в повиновении только с помощью железных прутьев, которыми бросали мясо в клетку.
Даже отец Филиппа опасался кондора. Что-то необычное в поведении этого хищника, чего не удалось сохранить ни одному из зверей зоопарка, вызывало к нему всеобщее уважение. Он сохранил свое достоинство, непреклонность, его нельзя было унизить с помощью голода, и он люто ненавидел тех, кто поймал его и выставил напоказ в этой клетке.
Мальчуган проник в запретное царство кондора, не думая о том, что может не выйти оттуда живым.
Птица издала резкий крик, в котором прозвучали одновременно вопрос, предупреждение и боевой клич, и в зоопарке сразу все стихло, словно звери почувствовали, что над лесом пролетела смерть. Солнце скатилось куда-то к корням деревьев, и вечерние тени медленно расползались по этому маленькому, окруженному решеткой уголку джунглей. Откуда-то из зеленой чащи послышался крик павлина, и почти сразу ему ответил громкий всплеск воды, словно в наполненный до краев бассейн бросили тяжелое тело. Дятел, который иногда осмеливался искать червяков в дереве кондора, уселся на верхнем краю решетки и с любопытством ждал, что произойдет. Ребенок дрожал, не в силах отвести взор от завораживающих глаз птицы.
В этих глазах полыхало пламя злобы, ненависти и долгожданного торжества. Но вместе с тем глаза мальчика не выдавали и тени страха, и именно это заставляло крылатого хищника колебаться, мешало ему броситься на жертву.
Разбуженные инстинктом звери ждали нападения кондора. Но человеческий детеныш медленно встал, и в руках его не было оружия, а на покрытых каплями пота висках и вдоль тонкой шеи проступили синие жилки, которые пульсировали от ударов трепетавшего сердца. В них билась живая кровь, и кондор прекрасно знал это, ему оставалось только ринуться и глубоко вонзить ятаган своего крючковатого клюва. Но он был сыт и не в духе. Он много раз замечал, что ребенок топчется вокруг клетки, и ждал. Если он решился наконец войти, то войдет еще и еще раз.
— Меня зовут Филипп, — заговорил с ним мальчик. — Ты сильный, у тебя могучие крылья и острый клюв. Все боятся тебя. А я не боюсь… Подожди, не кидайся. Здесь у тебя грязно и плохо пахнет, дерево твое совсем сгнило. Хочешь, я буду звать тебя Филиппом, как зовут меня? Мне бы так хотелось, а еще я хотел бы иметь такие же, как у тебя, большие крылья и летать. Как бы я полетел тогда! Я приберу в клетке, прогоню этого дятла, который, я знаю, раздражает тебя, и залеплю цементом дыры в этом источенном червями дереве… А ты научишь меня летать, ладно?