Страница 7 из 127
3. Совсем рехнулась баба
Следующее пробуждение случилось… когда-то. Я совершенно не представляла, сколько времени провела во сне. Или это был не сон?
По привычке глянула на левую руку… часов не было. Точно, я же их не надевала после того, как ухнула в воду возле Ярков, там-то легко отделалась — быстро сняла и просушила, и часы, и телефон. Поэтому… без часов и телефона. Я не знаю, где все мои, и мои тоже не знают, где я.
Попробовала подняться — можно, голова уже не кружится. Слабость есть, но ничего страшного, утром она всегда есть, нужно просто встать и пойти, и всё наладится.
Я села на своей лежанке, схватилась за край — так, резко вставать не нужно. Глянула на пол — никакой обуви, ни моих треккинговых кроссовок, ни тапок каких, ничего. Правда, пол чистый.
Спустила ноги на пол, поднялась — держась за стенку. И выглянула из-за шторки.
Моя лежанка была устроена между печью и стеной, наверное, зимой это самое тёплое место. Но сейчас печь не топили, вроде и не нужно. А вообще я оказалась в небольшой такой комнатке, где, кроме печи, стоял у окна стол, и лавки возле того стола, а окно было распахнуто в летний день и прикрыто шторкой. На шторке кто-то вышил ярко-красных петухов.
Стол был чист и пуст, а в углу примостилась бочка под крышкой, на крышке лежал ковшик. Я заглянула — вода. Хорошая, чистая вода. Напилась прямо из ковшика, очень уж в горле пересохло. И побрела дальше. Толкнула тяжёлую дверь и вышла куда-то наружу.
О, тут пристрой вроде веранды, и, кажется, готовят обед. Здесь тоже печь, только поменьше той, что внутри, и на ней стоит чугунок, из чугунка упоительно пахнет ухой. На столе в миске — нарезанная зелень, лук и укроп, что ли. Я высунулась за занавеску — и увидела неширокий двор. И там — всех знакомых мне местных обитательниц. Хозяйку Пелагею, девочку Меланью, и тех двух, что утверждали, будто ехали откуда-то. Марья и как её там? Да что такое, у меня же отличная память на имена и лица! Ка же её называли? О, вот: госпожа Трезон. Все четверо сидели на чурбачках вокруг лавки, что ли, и чистили рыбу — в тени какой-то хозяйственной постройки.
Меня заметила девочка Меланья.
— Смотрите, барыня поднялась!
Какая ж я вам барыня, думала я, пока брела к ним.
— Госпожа Женевьев, ну что же вы подскочили-то, вам лежать надо, — засуетилась Марья.
Вытерла руки о фартук — остались грязные следы, подскочила ко мне.
— Позвали бы, не нужно вам босиком ходить! Я сейчас найду ваши башмачки. И вообще что надеть. Негоже по двору в рубахе ходить, правда же?
Какие ещё башмачки и что там вообще? Я оперлась на стену той самой хозяйственной постройки и огляделась.
С одной стороны — высокие горы. Покрыты лесом, похожи на наши. И земля здесь совсем не ровная, дом Пелагеи так построен, что я сейчас вижу два этажа, а с обратной стороны, наверное, один. Дом красивый, весь в деревянной резьбе.
Ладно, а что с другой стороны? Я зашла за угол и задохнулась от открывшегося простора.
Дома спускались к берегу озера, второй берег которого виднелся далеко-далеко. И тут, и там горы. Синее небо, синие волны. На воде ветерок.
Столько воды, столько неба и столько гор, покрытых лесом такого характерного вида могло быть лишь в одном месте на земле. И я это место хорошо знала. Доводилось бывать на обоих берегах, и на самом севере тоже, а на юге — так и вовсе, живу ж рядом.
В общем, если это не Байкал, то я не знаю, кто я теперь.
Так, значит, я, всё же, не совсем потерялась. Просто нужно понять, у кого взять лодку, и чтоб довезли до цивилизации.
— Пелагея, куда отсюда ближе всего добраться? — я повернулась к хозяйке. — Северобайкальск, Ольхон, Листвянка?
Та подняла голову от рыбьих кишок и посмотрела на меня странно.
— Куда собралась-то, болезная?
— Ну как — домой. Мне нужно связаться с родными, чтоб забрали. Они ж там меня ищут, бедолаги.
— Куда это вы собрались, и каких родных себе придумали? — сощурилась госпожа Трезон, да как злобно сощурилась!
— Почему это придумала? — не поняла я.
— Потому что нечего хозяйке голову морочить, ясно? Нет у неё никаких родных! Только сын один, но он знать её не желает и сюда за ней не поедет! Муж её давно концы отдал, сама ж, наверное, и помогла, а отец и братья — так и того раньше! И всё, нет у неё никого, она просто хочет сбежать!
— Эй, как вас там, вы вообще здоровы? — я подошла к склочной бабе и потрогала её лоб, она дёрнулась.
— Не смейте меня трогать, — прошипела, того и гляди — укусит.
— Рот закрой тогда, — отрезала я. — И глупостей не говори. Особенно о том, чего не знаешь, и знать не можешь.
— Чего это я не знаю? Всё я знаю! Господин дознаватель всё мне рассказал! Всю вашу подноготную! Все-все нужные сведения про вашу подлую натуру!
— Ври, да не завирайся, — отмахнулась я.
Ну её, эту мерзкую склочную бабу. Не до неё сейчас.
— Пелагея, есть у кого лодка? Если я смогу дать знать мужу, он встретит и всё оплатит.
— Какому ещё мужу, совсем свихнулась! — завопила тощая госпожа Трезон.
— Госпожа Женевьев, да что вы говорите такое, господин маркиз давным-давно отдал богу душу, как тогда под Рождество переел — так и отдал, и даже королевский целитель его не спас, вы что, совсем ничего не помните? — Марья, вышедшая из дома с какой-то одеждой в руках, чуть не плакала.
— Всё она помнит, просто врёт! Потому что она всю жизнь врёт! Всем врала! И мужу, и королю, и на следствии врала тоже!
— Бога побойся, кто может на следствии соврать, там маг на тебя смотрит и всё про тебя сразу знает! — не сдавалась Марья. — Сразу видно, ничего ты о том не знаешь! А я там была, и меня тоже допрашивали! А ты так, примазалась! И ещё неизвестно, что тебе здесь понадобилось, и чем ты там провинилась — потому что добрых-то людей сюда не шлют! Только закоренелых преступников и невинно оговорённых, как госпожа Женевьев!
— Маг может соврать другому магу! А у неё — вся родня из магов!
— Да у неё ни капли сил-то и нету, в детстве были, а потом — нету! Госпожа Женевьев — не маг!
— Врёшь ты всё!
Ну вот, ещё каких-то магов приплели. Ладно, пусть орут, а я добрела до Пелагеи.
— Я понимаю, что ты уже многое сделала для меня, но если ты поможешь ещё раз — я не останусь в долгу. Мы богаты, мне есть, чем заплатить. Или купить, или договориться. Я умею.
— Сядь, болезная, — вздохнула хозяйка, и показала на свободный чурбачок. — Передохни.