Я сделаю это сама

Часть первая. На задворках мироздания

1. Очухалась барыня

Я проснулась от громких голосов где-то рядом, и не смогла узнать ни одного. Но одно ясно — нет качки. И вообще мы определённо на земле, за прошедшую неделю я не ночевала на земле ни разу, только на корабле, и теперь уж до смерти, наверное, не перепутаю. Мы остановились в Хакусах? Жене там понравилось, и он решил задержаться?

Я открыла глаза и не поняла ничего. Невысокий потолок, бревенчатая стена. С другого боку — печка. Почему я решила-то, что печка? Да потому что как была у деда на даче, из камня или кирпича, белёная. Холодная. Ну да, летом печку топят только от сырости, а тут вроде сухо.

Вот-вот, я помнила воду, много воды. Что было-то? И что сейчас? Что за странная постель, что за полосатая шторка, за которой голоса, почему мне кажется, что из подушки солома торчит? Или это вовсе не подушка, а так?

А надета на мне была какая-то рубашенция, длинная, из плотного льна. Откуда только взяли?

Я попыталась встать — и ничего у меня не вышло. Голову от подушки ещё оторвала, а вот дальше — уже нет. Ничего себе я обессилела-то!

— Ой, шев е лится! — вдруг услышала я.

Шторка заколыхалась, в мой закуток заглянула круглолицая голова, вроде принадлежащая девочке.

— Неужто? — спросила женщина постарше, в годах, если судить по голосу.

Тяжёлые шаги, шторку отдёрнули.

— Жива, болезная? Или тебя того, величать вашей милостью? Или как там у вас принято?

Женщина габаритная, в рубахе и юбке, голова платком повязана.

— Чего? — я решительно не понимаю, о чём она.

— Как звать-то тебя, помнишь?

— Женя… Евгения Ивановна Белохвост.

— Чего? Ну и имена у вас там, в вашей этой, как её, в общем.

— Чего тебе не так? Имя как имя. Сама-то кто? — что-то я не была готова демонстрировать вежливость, терпение и хорошее воспитание.

— Пелагея я, Воронова вдова, — сообщила женщина.

— Скажи мне, Пелагея, будь ласкова, муж мой где?

Та вытаращилась, будто я спросила её о чём-то несусветном.

— А я почём знаю, где? Ты без мужа была, при тебе были две бабы да сундуки, и всё, не было никакого мужа!

Чего? Какие две бабы, какие сундуки?

— Мы в Хакусах?

— Мы в Поворотнице. Знать не знаю ни про какие Ха…

— Хакусы. Там источники, минеральные. Турбаза. Или как оно там называется.

— Целебные источники далеко на севере, это нужно с местными договариваться, чтоб попасть. А тебе сейчас не с руки, я думаю. Ноги не держат — а туда же, бежать.

Я ничего не понимала.

— Но мне туда нужно, там должен быть мой муж. Евгений Ильич Белохвост, «Домо-Строй», слышала о таком?

— Отродясь не слышала, — покачала головой Пелагея, и опустила шторку. — Меланья, сбегай до берегу, скажи приезжим — очухалась их барыня.

Топоток ног, дверь скрипнула — кто-то, какая-то неведомая Меланья, побежала до берегу. Мне ж нужно было не до берегу, а до некоторых первейших надобностей.

— Пелагея, — проскрипела я.

Громко не вышло, и вообще я ощущала себя какой-то больной и разбитой.

— Чего тебе? — даже не заглянула, так спросила.

Я вцепилась в край лежанки и оторвала себя от неё. Голова нещадно кружилась, перед глазами плыли цветные пятна. Но встать нужно.

— Ты куда собралась, болезная? Ложись-ка обратно!

— Мне того, выйти. Туалет, нужник, яма — что у вас тут? — я почему-то подумала, что биотуалета не завезли.

Правильно подумала, потому что Пелагея, ворча под нос, что всяким барыням непонятным не лежится, принесла ведро — жестяное ведро, и судя по его виду, оно примерно для такого дела и служило.

И к тому моменту, когда Меланья привела в дом кого-то ещё, я уже снова была водворена на лежанку за печкой и за шторкой, где пребывала совершенно без сил.

— Что, говоришь, пришла в себя? — спросила сурово ещё какая-то неизвестная женщина.

— Сама глянь, коль мне не веришь, — недружелюбно ответила Пелагея.

Шторка снова открылась, и зацепилась за крючок на стене, и я узрела женщину, выглядящую ещё страннее Пелагеи. Высокая, худая, как жердь, на голове — чепец, вот прямо чепец, белый такой, из-под него седые пряди выбиваются. Сама в коричневом — юбка в пол да жилетик какой-то, спереди зашнурованный. И рубаха под всем этим.

— Очнулись, значит. И что это на вас нашло? Думали, всё быстро закончится? Так не выйдет.

— Что закончится? — я в душе не ведала, о чём она вообще. — Вы что мне тут говорите такое?

— Мне велено было сопровождать вас и приглядывать за вами, и не думайте, что раз мы добрались, то вы останетесь без присмотра.

— Я вас не понимаю, — я прикрыла глаза.

— Да отойдите же, коряга болотная, — пошипела ещё одна женщина, и отпихнула эту, в чепце. — Госпожа Женевьев, родненькая, вы очнулись! Хорошо-то как!

Эта была пониже, попышнее, юбка у неё кирпично-красная, а жилетик — чёрный. И чепец другой, понаряднее, и кудряшки из-под него светлые.

Кто-кто? — подумала я про себя. Какая ещё Женевьев?

— Я очнулась, и я не могу понять ничего. Может быть, вы подскажете, где мой муж?

Обе переглянулись, потом разом посмотрели на меня.

— Ваш муж? Но ваш муж благополучно скончался пять лет назад, и вам это было отлично известно, — сообщила худая.

— Или вы вводите меня в заблуждение, только не знаю, зачем это вам, или просто не в курсе дела. Мы вчера — или когда там, сколько я тут лежу? — пришил в Хакусы, и там я упала в воду, когда садилась в лодку.

— Про лодку и воду всё верно, упали, — кивнула тощая. — Или сами бросились, мне то неведомо. Только вода-то тут холодная, и затея ваша не удалась, никуда вы не делись. А потом и вовсе генерал пришёл и вас вытащил, сказал — нечего.

— Какой ещё, на хрен, генерал? — так-то я и посильнее могла загнуть, но решила пока события не форсировать.

— Какой здесь крепостью командует, — пожала плечами тощая.

— Госпожа Женевьев, ну как же так, вы же всё помнили ещё вчера утром, когда мы подплыли к этой бухте, и говорили — что даже с края света есть путь обратно, так и говорили, — пухленькая чуть не плакала.

— Я? Говорила?

Вчера я говорила с Геннадием, сказала, что уволю к чертям, если не выбьет оконные блоки. И потом ещё с Женей, чтоб на берег не ехать, а он не послушал. И потом ещё старичок-бурундучок…

Видимо, я произнесла всё это вслух, потому что обе тётки непонятные снова переглянулись, и пухлая сказала худой:

— Что-то госпожа совсем заговаривается. А она вообще здорова?