Черное озеро

Оборачиваюсь, вспоминая весь день, проведенный мной коленями на горохе. Тогда это казалось концом света.

Жаль, что теперь мне все равно.

– У тебя все шансы узнать новую версию меня вместе со мной.

– Звучит как то, чему я был бы счастлив посвятить все свое время. – Стивер горько смеется и ослабляет хватку на моей талии. – Ну, в перерывах между тем, как меня выворачивает наизнанку при виде крови и мертвых тел.

Подгоняю кобылу, и та с радостью дергается вперед, от чего Ландау панически хватается руками за мою поясницу. Удовлетворенно киваю, продолжая подгонять лошадь.

– Тогда в перерывах между твоими рвотными позывами и изучением самой себя я выкрою немного времени на то, чтобы узнать тебя поближе.

Глава 2. Город праха и живого мяса. Инесса.

«Амур выглядит неважно после ранений. Он сказал, что его семья погибла по вине Идэр. Но долговязая азиатка, хоть и редкостная сука, совсем не похожа на порождение зла, как бы мне этого не хотелось. Может когда-нибудь Разумовский расскажет мне больше, но я боюсь, что однажды проснусь утром, а он уже остынет.»

Амур замирает, выглядывая из-за плеча. Его тело напрягается. Отодвигаюсь, насколько это позволяет седло, но уже поздно. Он всё прочитал. Разумовский не отпускает ни единого комментария, а лишь вновь принимается беседовать с Катунем о каком-то вещевом рынке с поставщиком из Соли, о шарлатанке-собачнице, живущей у Солёного Озера вот уже пять сотен лет.

И судя по всему, именно её мы посетим в ближайшее время.

***

– Покупаешь хлеб, мясо и уходишь. Не привлекай к себе лишнего внимания своими иноземными словечками. В деревнях не любят чужаков.

Амур читает нравоучения, прислонившись к покосившемуся дубу. Разумовский устало потирает лоб, то и дело озираясь по сторонам. Идэр, Нева и Мален ушли к реке, пополнить запасы воды. Их нет слишком долго, потому в воздухе чувствуется напряжение.

Мне было бы не жаль, если Идэр утонет. Напротив, я бы сама затолкала её поглубже. Ради такого можно и плавать научиться. А вот остальные мне нравятся. Мален – отличный друг, всегда поддержит несчастную невестку своего брата по банде. Морально, аморально или орально – сути не играет. Нева – просто милая. Крышесносная, если у неё под рукой оказывается топор.

– Я как даосский монах.

– Кто, прости?

Стивер нахохлился и напоминает птицу. Обиженного такого, печального попугая. Катунь хихикает, поправляет соломенную шляпу на моих волосах и учтиво протягивает лапти.

В них я точно протяну ноги!

И всё же я обуваюсь и поправляю идиотский красный сарафан. Венок сполз с головы и преграждает мне весь обзор, но это не мешает мне прижать правую ладонь к сердцу.

– Следую пути праведного воздержания и хороших дел. – заключаю я. Снимаю венок из колосьев пшеницы и уже собираюсь его выбросить, но Катунь ловит его на лету и вновь коронует меня «Повелительницей хлебобулочных изделий». Смирившись со своей позорной участью, прячу нож в складках ткани. Амур заканчивает изучать карту и недоверчиво поглядывает в мою сторону. Под его глазами залегли тени, а бровь, рассеченная шрамом, нервно подергивается.

Кажется, я ему не нравлюсь.

– Я, кстати, тоже! – восклицает Катунь, заметно приободрившись. – Праведное воздержание – моё первое имя!

Лицо мальчишки Стивера багровеет и тот отскакивает от нас на пару приличных шагов.

– Твое имя – воздержание, только когда нет денег на женщину на ночь. – Брезгливо шипит Хастах, натирая дуло ружья, которое парни между собой, по неясной причине, окрестили штуцером. – Или на мужчину.

Катунь не теряется. Он разводит руками и повержено соглашается:

– Ты прав! Крепкая мужская дружба обязана быть бесплатной! Как хорошо, что мы – друзья, не так ли?

***

Мы въехали в небольшую деревню поблизости от города с сумерками. Домишки из бревен и двухэтажные усадьбы из больших камней выстраиваются в ровные линии улиц. Дорога выстлана щебнем, вдавленным в глинистую почву.Впервые за всю нашу поездку меня начало укачивать. Амур научил меня держать поводья и контролировать лошадь.

Говорил, будто это нужно мне, но сам был не против отдохнуть, когда я брала Карамельку на себя. Ослабший, он всячески изгаляется, ведая странные присказки, смысл которых ясен лишь ему самому.

– Идя по выжженому полю, измажь сажей свое тело, чтобы все думали, будто ты тушил, а не разводил огонь.

Тяжело вздохнув, запрокидываю голову. Амур глядит на меня не скрывая издевки.

– И что это значит?

Разумовский пожимает плечами. Карамелька машет мордой, заставляя меня дергаться вместе с ней. Амур устало обвивает руками мою поясницу, придвигаясь ближе.

– Может, речь о том, чтобы прятаться у всех на виду?

Недовольно пыхчу, перебирая чересчур длинный кожаный ремень уздечки. Разумовский высокомерно усмехается за спиной, и я до малейших деталей могу воспроизвести в памяти его лицо. Небольшая морщинка между густыми темными бровями. Вечно хмурый. Всегда недовольный. Легкая насмешливая улыбка, подчеркивающая выступающие белые шрамы и острые клыки, похожие на звериные. Резко очерченные скулы и глубокая зелень глаз.

– Да, но для того, чтобы волк не съел тебя, придется обнажить зубы.

Меня начинает укачивать. Обгоняем Неву и Стивера. Оба с удивлением наблюдают за беснующейся лошадью под нами.

– Давай обойдемся без обнажений.

Дыхание сбивается и меня окутывает страх. Мы вот-вот упадем. Карамелька ускоряет шаг, продолжая дергаться. Стук ее копыт отдается в ушах.

– Ты – скучная.

Разумовский недоволен. Он помогает мне утихомирить строптивую кобылу. Берет поводья, не вырывая их из моих рук, и наши пальцы едва соприкасаются. Амур тянет узду на себя и животное, странным образом, успокаивается.

– Когда герой проявляет милосердие, то подстегивает злодея на еще большие злодеяния.

Осматриваюсь. Мы выбились далеко вперед. Остальные лениво плетутся между домами, переговариваясь. Небо уже окрасилось в лиловый и воздух заметно остыл. С губ срываются облачка пара.

– Демонстрация силы держит в узде. – мямлю, крепче вцепившись в поводья. Разумовский обнимает меня за талию обеими руками. Становится теплее. Он кладет подбородок на затылок и томно вздыхает.

– Прогресс. – констатирует Амур, зевая. Руки слегка дрожат, но я стараюсь этого не показывать. Дома заканчиваются и перед нами предстает широкая дорога из брусчатки. На противоположной стороне растянулись улицы. Дома в пару этажей украшены резными вывесками на языке, которого я не знаю.

Надо будет сделать запись в дневнике.

– Что, если монстры прячутся в темноте, потому что не хотят, чтобы их нашли? – на это раз задаю загадку я, пока мы пересекаем дорогу. Амур не торопится отвечать. Из домов слышатся голоса, сливающиеся в задорные песни.

– Потому что даже монстры боятся. – устало говорит Разумовский, подгоняя Карамельку. – А чего боишься ты? – оживившись, спрашивает мужчина. Разглядываю городишко, раскинувшийся перед нами. Фасады домов не идут ни в какое сравнение с деревенскими пейзажами, которые мне удалось увидеть в перерывах между сном и тошнотворным бодрствованием. Некоторые постройки украшены лепниной и резными наличниками, выкрашенными в алые, синие и золотые цвета. Отвечаю не думая.

– Воду.

– И все? – не унимается Амур, помогая направить лошадь ближе к зданиям.

– Я много чего боюсь. – беспечно пожимаю плечами я. – Быстрой смерти, бабочек, соленую карамель и русский кинематограф.

– Быстрой смерти? – удивленно переспрашивает Амур, будто из моей тирады его привело в замешательство лишь это.

– Да. – кратко отзываюсь я, но он не унимается.

– Объясни.

– Я бы хотела умирать медленно и мучительно. – запрокидываю голову и чувствую, как как Карамелька останавливается. Встретив недоумевающий взгляд Разумовского, я нервно тереблю край пожеванного молью платка. – Хочу, чтобы меня окружали близкие. Смерть станет наградой за страдания, а не наказанием, внезапно обрушившимся на голову. – Он хмурится, но молчит. – Семья не будет шокирована уходом, ибо будут знать, что это лучшее, что меня ждало.