Леди в черном

Точный вес своего золотишка Зина знала, потому что магазинные ярлычки с приобретенных изделий никогда не снимала. Так и навешивала кольца на тросик вместе с опломбированными бумажками. В этом было некоторое неудобство: ниточки так и норовили запутаться, и Зина время от времени аккуратно разбирала их. Заодно полировала мягкой тряпочкой и пересчитывала кольца, хотя прекрасно знала, сколько их у нее: сто восемь. Жаль, до ровного счета не дотянула, перестала инвестировать – на одну пенсию золотишка не накупишь.

Сама собой у нее сложилась новая традиция. Раньше Зина регулярно ходила в ювелирный салон за очередным кольцом, а теперь она с неизменной периодичностью приводила в порядок свои сокровища.

Раз в месяц, точно в день рождения Егорки, вину перед которым Зина и надеялась искупить накопленным золотишком, доставала она из надежного места кольца и садилась с ними у окна за стол, накрытый мягким резиновым ковриком.

Брала ватный диск, мазала его старой губной помадой – отличное полировочное средство, чтобы убрать потертости и царапинки, если кто не знает, и…

С грохотом и звоном разбилось оконное стекло! Осколки полетели и на подоконник, и на придвинутый к нему стол, и прямо в Зину!

Она зажмурилась, отшатнулась. Стул не удержался – упал, она сильно ударилась спиной и затылком, но, конечно же, не залежалась на полу – не из таких крестьянская баба, которая и коня остановит.

Не обращая внимания на боль в спине и кровавую каплю, затекшую в глаз – похоже, лоб порезало стекляшкой, – Зина неловко, как черепаха, перевернулась на живот и на коленках, раздирая чулки об осколки, подползла к столу.

Уцепилась за столешницу, подтянулась, поднялась…

И успела заметить чернокожую лапу, одним рывком утянувшую в оконный проем все ее богатство – сто восемь золотых обручальных колец на стальном велосипедном тросике!

Место, как выяснилось, Ирка выбрала заранее. Присмотрела, когда мы большой компанией друзей ходили к реке на шашлыки.

Теперь только порадовалась:

– Ты смотри, тут и очаг наш еще цел! Прекрасно, быстро сладим костерок. Насобирай-ка мелких палочек для розжига.

– Зачем нам костерок? – я оглядела песчаную отмель, обнажившуюся из-за того, что за зиму река сильно обмелела. – Тут и так тепло.

Прогноз не подвел, яркое солнце на ясном небе пекло почти по-летнему, воздух прогрелся даже поболе, чем до обещанных +24. И ветер, который исправно мел городские улицы, у реки не чувствовался – от него нас закрывали стена высокого берега, старые ивы и густые заросли сухих камышей.

– А грязь подогреть? – напомнила Ирка и повернулась, чтобы открыть багажник. – Ее наносят теплой, оптимальная температура – сорок градусов.

– Можно было ее дома нагреть и привезти в термосе, – проворчала я.

Ирка замерла, пораженная гениальностью этой мысли и огорченная ее же несвоевременностью:

– Могла бы и раньше сказать! – но тут же обрела обычную невозмутимую деловитость: – В следующий раз так и сделаем, а пока обойдемся костерком. Бери баклажку с водой, тащи ее на берег, потом вернешься за следующей.

Я с тоской оглядела содержимое багажника: четыре пятилитровых бутыли с водой, аккуратная вязанка дров, туристический коврик-пенка в рулоне, махровые полотенца в стопке, еще какой-то пухлый пакет… Таскать нам – не перетаскать.

Может, надо было пожертвовать своей чистой ванной?

– Не стой, упустим самое тепло! – Ирка сунула мне в руки баклажку, под тяжестью которой меня сразу же перекосило. – Складируем все у нашего старого очага, там идеальное место для бивака. Сверху нас видно не будет, а по реке никто теперь не плавает.

– Зато с другого берега Кубани мы будем как на ладони, – напомнила я, но дальше спорить не стала, спеша избавиться от оттягивающей руку баклажки.

– На другом берегу многоэтажный долгострой, там пока что как на Марсе – никакой жизни нет. – Подруга догнала меня на крутом спуске, промчалась мимо с ветерком и дровами, чуть не царапнув по ноге суковатым поленом. – Но если и увидит нас кто-то здесь, что такого? В грязи мы будем совершенно неузнаваемы.

– Загадочные люди в черном, – кивнула я, с кряхтеньем опуская на белый песочек свою увесистую ношу.

– Леди в черном! – хихикнула Ирка. И не позволила мне постоять, отдыхая. – Эй, эй, без перекуров, пожалуйста! Давай-ка живо все сюда перенесем, чтобы я закрыла багажник.

Под чутким руководством подруги, привыкшей командовать тремя богатырями – сыновьями и мужем, с подготовительным этапом мы управились быстро.

Уже через четверть часа бутыли с водой, дрова и прочее необходимое снаряжение были перенесены на бережок. Я с чувством честно исполненного долга уселась на развернутой пенке, а Ирка склонилась над очагом, разжигая огонь.

Поскольку именно я, пройдясь под ивушками в низком приседе, собрала мелкие сухие палочки для розжига, никакой вины за то, что отдыхаю, пока подруга трудится, не ощущала.

Попыхтев и запалив костер, Ирка сунула прямо в огонь котелок с водой, в которую опустила стеклянную банку с грязью. На водяной бане та быстро нагрелась до нужной температуры, и вскоре можно было приступать непосредственно к процедуре.

– Смущенье прочь, снимаем все, потому как под грязью все равно ничего не видно будет, а белье, если оно испачкается, потом не отстираешь, – непререкаемым тоном распорядилась подруга. – И не тяни, мажься быстро, пока грязь не остыла!

– А с волосами как? – я в сильном сомнении посмотрела на протянутую мне склянку с грязюкой.

– В идеале, конечно, надо бы и голову намазать, тамбуканская грязь очень полезна для укрепления и роста волос, но их мы тут потом не промоем, – с сожалением признала Ирка и полезла в свою сумку-самобранку. – Держи.

– Это пакет для мусора? – я двумя пальчиками взяла лоскут черного полиэтилена.

– Сейчас это купальная шапочка.

– Грязевальная, – съязвила я, но покорно упаковала свой скальп в мусорный пакет, предварительно скрутив русый хвост в тугую «гульку».

Ирка не без труда – ее рыжая шевелюра гораздо пышнее моей – сделала то же самое, и мы в четыре руки, помогая друг другу, проворно намазались прославленной тамбуканской грязью.

– Ну красота же! – весело восхитилась Ирка, оглядев меня на предмет обнаружения возможных пробелов и дефектов покраски. Я ответно оценила ее новый экстерьер.

Из стокилограммовой подруги получилась совершенно роскошная Большая Черная Мамушка. Я на ее фоне терялась, годясь разве что на эпизодическую роль негритенка с опахалом, зато песенка про Чунга-Чангу в моем исполнении прозвучала особенно органично.

Потом мы немного поскакали по песочку, по мере сил и таланта изображая африканские пляски, а затем Ирка вдруг шикнула, приложив черный палец к красным губам:

– Тихо!

– «Тихо, тихо, слышите, вы слышите, рыдают? Я клянусь вам светом солнца и луны, это плачут тигры, львы и попугаи, крокодилы, баобабы и слоны», – подхватила я, решив, что подруга решила продолжить вокальный номер нашего знойного дуэта песенкой негритенка из старого советского кинофильма «Проданный смех». – «Змеи грустные из нор не вылезают, обезьяны на бананы не глядят, зебры плачут черно-белыми слезами и кокосовых орехов не едят…»[2]

– Змей нам тут и не надо, спасибочки, а на обезьянку я бы поглядела, но вряд ли это она. – Ирка внимательно уставилась на камыши.

Я проследила за ее взглядом и увидела расходящуюся по сухостою волну. Похоже, по зарослям кто-то бежал, довольно быстро приближаясь к нашему биваку. Макушки двухметровых стеблей тряслись и кланялись, но возмутителя камышового спокойствия еще не было видно.

Я отогнала видение соплеменного обезьянам и зебрам удава, мчащегося на всех парах, – не надо нам такого африканского колорита! – и огляделась в поисках чего-нибудь подходящего для того, чтобы прикрыть наготу. Одежду свою мы аккуратно сложили подальше от костра, чтобы вещи не пропахли дымом.

– Не тронь, испачкаешь! – угадав мое намерение метнуться за подштанниками, одернула меня подруга.

2

1 «Это Африка не может без меня» – музыка Максима Дунаевского, слова Леонида Дербенева.