Страница 40 из 52
Зато дни рождения возникают ровно через год, не меняя планов, с точностью швейцарских часов. Так наступил мой «полтинник». После творческого вечера в Центральном доме литераторов в ресторане ЦДЛ организовали скромное застолье, которое вел Миша Жванецкий. Он и мой приятель, певец Артур Эйзен, соревновались в острословии. Но кто может сравниться со Жванецким, у которого на локте висела новая пассия – стройная красавица с удивленными глазами на детском личике? Такая близость взнуздывала Мишу, он становился горячим, хоть прикуривай. Какое блаженство испытывает застолье, если рядом горячий Жванецкий! Я жутко напился и, возвращаясь в ту же ночь в Ленинград, уснул в тамбуре вагона. Пока меня обнаружили, подхватил радикулит, но благодаря домашней «скорой помощи» – Эмме Вершловской – обошлось: ведь предстояло основное торжество, среди друзей и товарищей в родном питерском Доме писателей, о каком радикулите могла идти речь…
Прошли вечера, банкеты, встречи. Начались будни раскупоренного шестого десятка, и вновь начались ожидания…
– Что ты переживаешь? – Старый, испытанный мой друг Яша Длуголенский мусолит пальцами леску. – Куда они денутся? Напечатают.
Серое небо роняет на воду дождевые пятаки, разгоняющие тихие правильные круги. Яша – в рыбацком балахоне, из-под которого выползают старенькие джинсы, что скрывают самые тощие ноги из всех встреченных мной за минувшие пятьдесят лет. Его библейские глаза с усталостью и добротой глядят то на меня, то на поплавок, лениво лежащий на зеленой воде, то на далекий абрис дворцов вдоль набережной на противоположном берегу Невы. Рыбная ловля – его страсть и промысел после всех невзгод, постигающих писательскую братию. Друзей, что заходят в дом Яши, в любое время года ждет корюшка, которую изумительно маринует жена Яши – добрейшая Люба.
Удивительно трогательная пара, вместе со своими дочерьми, внуками, собаками и котом. Их квартира на Петроградской стороне, находящаяся в хроническом ремонте, утверждает в мысли, что ты жив, что наступит завтра, наступит и послезавтра, даже при самом унылом состоянии души. Мне у них хорошо, как и у других моих друзей, Эммы и Семена Вершловских…
Яша – талантливый детский писатель. В чем заключен талант детского писателя? В том, что его книги с интересом читают и взрослые…
Книга Яши «Я играю в шахматы», написанная в соавторстве с Заком, по своей природе – бестселлер. Она должна быть в каждом доме, как огонек, что освещает с неожиданной стороны такое увлекательное занятие, как шахматы. Подобную книгу мог бы написать товарищ моих юношеских бакинских лет Ким Вайнштейн – отец чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова. Ким по натуре был чем-то сродни Якову. Его одаренность проявлялась не только в обучении сына первым шахматным ходам – Ким впоследствии стал одним из соавторов знаменитой бакинской команды КВН, протуберанцем взметнувшейся на фоне телевизионных острословов шестидесятых годов. А сколько шуток Кима слышали лишь его товарищи да маленький Гарик, типичный бакинский мальчуган, ставший выдающимся шахматистом мира.
…Рыбы слушались Яшу. Когда коллеги-рыболовы ворчали, что, дескать, даже рыба при такой власти не клюет, у Якова рыба клевала. Кошки в нем души не чаяли. В прохладную погоду, обернувшись шалью хвостов, они терпеливо ждали своей доли улова.
– Так вот, – успокаивал меня Яша, выуживая из судка мелочь для кошек, – напиши письмо этому, как его… Беляеву. Что он на самом деле себе думает? – искренне негодовал наивный детский писатель.
Я смотрел на своего друга. И это говорит он?! Человек, который при любых невзгодах ожидает худшего. Я не мог не оценить подобную жертвенность и выпрямлял спину – на самом деле, что они там себе думают?!
И возымело…
Отдаляясь во времени, неприятности кажутся абстракцией – а был ли мальчик-то?
…В пыльное стекло редакционной комнаты, жужжа по-шмелиному, бьется муха. Нашла форточку и вылетела.
Мы уже не злимся друг на друга – я и мой московский редактор Зоя Коновалова. Лично я доволен: восстановил в рукописи «Универмага» журнальные купюры, приблизив ее к авторскому варианту. Все прекрасно, если бы не… послесловие. Вновь компромисс!
После вмешательства отдела культуры ЦК издательство «Молодая гвардия» нашло соломоново решение: роман оно принимает, но с одним условием – автор должен написать послесловие. Однозначно! Так решил и директор издательства Десятирик, и главный редактор отдела прозы Николай Мошавец, и редактор, и вахтер, и буфетчица издательского кафе, и слесарь-сантехник издательского туалета – все, как мне казалось, встали горой за честь родного издательства. Суть послесловия должна заключаться в обращении к читателю с призывом «Не верь глазам своим, глядя на то, что тебя окружает!», внушающим уверенность, что все аморальное, преступное, порожденное системой, – явление временное. Многоточие, которым заканчивается роман, – тоже символ оптимизма.
А не написать ли мне роман, состоящий из одних послесловий? Так и назвать…
Вечером, в обшарпанной комнате общаги Литинститута, что на проспекте Руставели, я подсел к столу и сочинил послесловие-индульгенцию.
– Хитрец, – сказала редактор. – Послесловие ничем не отличается от романа… Ладно! Все равно никто его читать не станет. Начальству надо было поддержать свой авторитет и только. – Остановившись в дверях, редактор добавила: – Кстати, звонили из Ленинграда, вас разыскивает некто Хренков.
Телефонная трубка вибрировала от гневного голоса главного редактора журнала «Нева». Смысл сказанного вгонял в смятение… Положив трубку, я торопливо собрался и поспешил к лифту. Растерянность охватила меня – что делать?!
А случилось вот что. Ленинградский цензор Марков послал рукопись романа «Утреннее шоссе» в Москву, в Комитет по охране государственных тайн, своему начальству, и уже получил предписание, запрещающее печатать роман в журнале «Нева». Хренков остановил набор и, просрочив время, вынужден был вставить в девятый номер другую рукопись. Таким образом, я, сукин сын, лишил премии не только журнал «Нева», который выбился из графика, но и все Ленинградское отделение издательства «Художественная литература», в бюджете которого журнал «Нева» занимает важную позицию! Надо предпринять все меры, но не допустить такого неслыханного безобразия – лишить премии все издательство из-за какого-то романа! Кстати, есть зацепка, и весьма существенная – Марков послал начальству рукопись БЕЗ ПОСЛЕСЛОВИЯ! (О боже мой! Послесловия меня преследуют, как рок!)
Детектив, чистый детектив. Под названием «Путь к читателю художественного произведения в эпоху развитого социализма» (для служебного пользования).
Едва вступив в приемную Юрия Николаевича Верченко, я сквозь проем в двери услышал свою фамилию. И затаился, надеясь выведать поболее, но сухой стук телефонной трубки о рычаг лишил меня надежды.
Верченко выпустил сизую струю ментолового дыма и поманил меня пальцем, похожим на гирлянду из трех сарделек:
– Звонил ваш Хренков. Опять с тобой приключения. – Однако в голосе «генерала» не было досады. – А что я могу поделать? Роман я не читал, в чем дело, не знаю. Поговори-ка сам с Беляевым, по «вертушке». Что он скажет? – и, не дав мне опомниться, протянул трубку, в которой уже посапывал замзавотделом ЦК по культуре Альберт Беляев.
Я представился. Изложил ситуацию. Приготовился слушать… Стало ясно, что дела неважнецкие – цензурный запрет «неподсуден». И премии квартальной «Худлиту» не видать, не говоря уж о журнале «Нева»: надо осмотрительнее выбирать авторов. Да, с романом «Универмаг» ЦК помог автору, договорился с издательством о компромиссе, авторском послесловии…
– Вот что! – осененно воскликнул я в трубку. – Дело в том, что рукопись была послана в Москву без моего послесловия и некоторых купюр.
– Как так? – заинтересовался Беляев. – Обычно посылают окончательный вариант…