Страница 22 из 25
Вошедший в бутик офицер имел квадратный подбородок, который иногда называют боксерским, и пронзительные голубые глаза, окруженные еле заметной паутинкой морщинок. Ему было лет сорок, и он носил чин майора, если судить по желтым петлицам на форме офицера люфтваффе.
– Добрый день, мадам!
Вспыхнув, Таня узнала в нем немца, заговорившего с ней на улице.
Счетчик в мозгу, отсчитывающий секунды до прихода связника, закрутился с бешеной скоростью.
Глаза офицера окинули Танину фигуру с ног до головы так, что она ощутила себя раздетой. Она знобко повела плечом, жалея о том, что рядом нет тулупа до пят или, на худой конец, пальто. Холодная вежливость давалась ей с трудом, потому что немец неотрывно смотрел ей в лицо:
– Месье хочет выбрать подарок даме?
– Подарок? Пожалуй. Неплохая мысль.
Несмотря на хромовые сапоги, он двигался бесшумно, подобно большому хищнику.
В два шага одолев крошечное помещение бутика, немец подошел к манекену, на котором цветным потоком висели бусы, и небрежно перебрал тяжелые связки.
– Красиво, очень красиво, – похвалил он. – Передайте мои комплименты вашему мастеру. Но знаете что… – Таню обжег его быстрый взгляд сквозь ресницы, – мне кажется, создатель этих украшений не француз. Слишком уж, – щелчком пальцев он помог себе подобрать эпитет, – слишком гармонично и непостижимо, словно северное сияние. Я однажды видел его в районе Архангельска, есть такой город на Белом море.
– Я слышала об Архангельске, но не предполагаю, что там могут делать немецкие летчики.
Майор жестко улыбнулся, и Таня прикусила язык, подумав: «Еще пара реплик, и ты в гестапо, милочка».
Это помогло ей сдержать нервную дрожь. Отвечать она не стала, а молча встала у окна, ожидая, когда он сделает выбор.
Немец не торопясь прошелся вдоль стойки с вещами и одним пальцем прокрутил бобину с кружевом, которыми восторгалась мадам Тюран.
– Недурно, весьма недурно, мадам… – он сделал паузу, ожидая продолжения.
– Мадам Горн, – сказала Таня.
Со щелчком каблуков немец наклонил голову:
– Майор Курт Эккель, – он развернулся к манекену с бусами. – Я хочу приобрести вот эту вещицу.
В хорошем вкусе майору Эккелю было трудно отказать. Он выбрал ожерелье под названием «Пустыня Аравии», где теплые сердоликовые цвета плавно перетекали в черненое золото венецианского стекла, чуть подкрашенное редкими бликами иранской бирюзы.
Стараясь не выдать нетерпения, Таня запаковала ожерелье в длинный футляр с фирменной надписью, оставшейся еще от мадам Нинон.
– Прошу вас.
Он фасонно поднес два пальца к козырьку:
– Это для вас, мадам Горн.
– Но я не принимаю подарки!
– И тем не менее.
Таня скорее почувствовала, чем услышала, что в бутике появился новый посетитель. Он вошел так тихо, что колокольчик не звякнул.
«Связной», – поняла она и похолодела.
Пожилой мужчина в потертой кепке на лысой голове просительно топтался в дверях, едва доставая головой до плеча Курта Эккеля.
При виде немецкого офицера он стащил с головы кепку и стал нервно запихивать ее в карман пальто. Кепка не влезала, и человечек едва не плакал.
– Мадам, месье, – он переводил большие влажные глаза с Тани на немца и обратно, – нет ли у мадам для меня работы? Я очень, очень голоден.
Его худое лицо осталось неподвижным, но из глаз вылились две крупные слезы и покатились по щекам, теряясь в морщинах.
Неуловимым движением фокусника он выхватил из кармана кепку и всем корпусом развернулся к немцу:
– Герр офицер, подайте нищему старику пару рейхсмарок.
Не говоря ни слова, тот бросил купюру в подставленную кепку и кивнул Тане:
– Мадам, я вынужден проститься, еще увидимся.
Хлопок двери за спиной Эккеля показался молодой женщине райской музыкой. Она глубоко вздохнула, словно от ухода немца воздух в помещении стал чище.
– Месье, примите помощь и от меня.
Пока она копалась в кошельке, старик приблизился и произнес пароль:
– На кладбище Монмартра нет свежих могил.
– Оно очень старое, – машинально ответила Таня условленным отзывом.
Старик усмехнулся, и его только что плачущие глаза радостно засияли, а когда он заговорил, Таня поразилась, какой у него глубокий и теплый голос.
– Вот и славно, Татьяна Михайловна, возьмите этот конвертик для передачи.
Звуки русской речи показались гласом с небес.
– Так вы русский? Вы меня знаете?
– Скорее вашу матушку, – с отеческой интонацией сказал связной. – Надеюсь, она в добром здравии?
– Да, но кто вы? От кого мне передать ей привет? Прежде я вас никогда не встречала.
Он вздохнул:
– Милая Татьяна Михайловна, в условиях войны при меньших знаниях увеличивается возможность уцелеть. Называйте меня месье Пьер.
Но я обещаю, что при первой же возможности открою свое инкогнито.
Когда немец ушел, Таня взяла оставленный им футляр и с размаху зашвырнула его в мусорное ведро, словно ядовитую змею.
Звонок в дверь прозвучал после ужина, когда Варя собиралась спать.
Фелицата Андреевна вязала, а Таня мыла посуду и думала, что с каждым днем доставать продукты в Париже все труднее и труднее. Хорошо, что русские неприхотливы. Из картофельного пюре можно сделать замечательные котлеты, а из одной куриной ножки сварить суп и сделать чудное второе блюдо. Еще подумалось, что чай в бутике с каждым днем становится все жиже и жиже, а тарелочка с печеньем незаметно исчезает из привычного обихода.
Выставляя тарелки в сушилку, она прислушалась:
– Мама, звонят.
Опустив вязание, Фелицата Андреевна встала и медленно пошла к двери, отсчитывая про себя шаги. Страх имеет власть над временем, растягивая или сокращая его по своему усмотрению. Она боялась увидеть черные немецкие мундиры. В последние дни немцы и местные полицаи особо усердствовали с проверками.
Заметив, что сутулится, Фелицата Андреевна гордо выпрямилась, потому что на задворках памяти мелькнула огромная зала, наполненная маленькими девочками, и как она будто услыхала голос репетитора танцев, повторяющий с монотонной интонацией:
– Держите спину, мадемуазель. Что бы ни случилось – всегда держите спину.
С того момента, как она догадалась, что Таня участвует в Сопротивлении, каждый день превращался в тревожное ожидание ареста, тем более что слухи о работе гестапо исподволь ползли по городу, обрастая всяческими подробностями, от обыденных до невероятных.
У Фелицаты Андреевны чаще стало болеть сердце, а сон превратился в рваный лоскут, состоящих из коротких промежутков дремоты и яви. Маясь бессонницей, она заходила в спальню к Варе и смотрела, как спит ее внучка. Во сне сходство с Таней почти совсем исчезало и в лице проступали черты отца Игнатия и Юры. Танюша рассказывала, что умоляла Юру бежать во Францию, но он отказался.
Звонок снова тренькнул и замолк.
«Отец Игнатий, помоги!» – мысленно воззвала Фелицата Андреевна, прежде чем сделала поворот ключа.
Поскольку в военное время лестничная площадка освещалась только ночным светом из окна, она не сразу рассмотрела стоящую у перил женщину, а сперва услышала тяжелое дыхание со свистящими нотками.
– Вы к нам?
Женщина вступила в полосу света, и Фелицата Андреевна узнала сестру банкира мадам Брюль. Рядом стоял растерянный Марк с маленьким, почти игрушечным кофром в руке.
– К вам.
– Проходите.
Фелицата Андреевна пригласила банкиршу войти, заметив, что от прежней высокомерной мадам осталось, пожалуй, только пальто, сшитое у дорогого кутюрье. Страдальческое выражение на ее мертвенно-бледном лице казалось восковой маской. Собираясь с духом, мадам Брюль остановила мятущийся взгляд на подошедшей Тане. Ее глаза казались безумными, а в голосе пробивалась дрожь:
– Мадам Горн, вы ведь русские? Скажите, вы русские? – она стиснула руки, сплетя пальцы. – Когда Марк мне сказал, что вы из России, я подумала, что только вы…
Не поворачиваясь, она нашла рукой сына и легонько вытолкнула его вперед.