Крепостной Пушкина

Глава 29 Старые друзья

— Ты заходи, Сверчок, предвестник полуночи, будь как дома. Без чинов, сам понимаешь. Рад тебя видеть, хоть и пороть тоже был бы рад.

— И я безмерно рад видеть вас в здравии, Александр Семёнович, хотя не скрою изумления. Вы — здесь?

— Приходится, Сверчок, тряхнуть стариной. Видишь, неспокойно как. А в зимний холод всякий молод.

Пушкин, он же Сверчок, быстро оглядел присутствующих в комнате. То был известный кабинет в Английском собрании, личные хоромы Ивана Андреевича Крылова, куда он редко пускал кого-либо. Сейчас за тяжёлым столом из крепкого дуба расположились семь человек. Каждого из них он знал много лет.

— Я голосую «за», господа. Александр Семёнович достойнейший человек. Предлагаю звать его Шарокат.

— Не до шуток, Сверчок. — поморщился Блудов, Дмитрий Николаевич, министр внутренних дел империи, он же Кассандра.

— Что же до Ивана Андреевича, то и он мне более чем по сердцу, — невозмутимо продолжил Пушкин, — его я предлагаю звать Гаргантюа.

— Действительно, Сверчок, угомонись.

— Да разве я не прав, Старушка?

Старушка, он же министр народного просвещения, Сергей Семёнович Уваров, только вздохнул в ответ. Пушкин веселился, скрывая таким образом немалое удивление. Большинство присутствующих, как и он, состояли полтора десятка лет назад в обществе «Арзамас», где и получили свои шутливые прозвища. Само общество возникло как средство борьбы с Шишковым Александром Семёновичем, основанным им обществом «Беседа любителей русского слова».

Надо признать — слово русское Шишков любил. Иностранные слова, заполонившие речь — не любил, находя в них унижение чувства национальной гордости и недостаток огня любви к Отечеству. Боролся вице-адмирал изо всех сил, достигая скорее побочных эффектов, чем успехов. Пушкин, например, более полугода не мог сосредоточенно играть в биллиард, всякий раз припоминая такие чудесные слова как шарокат (биллиард) и шаропих (биллиардный кий).

Отсюда легко понять удивление, даже некоторую отторопь поэта, когда сам Шишков, на дух не переносивший Английского Клуба, оказался здесь, да ещё обратился к нему арзамасским прозвищем. В ответ Пушкин «предположил», что собрание здесь обсуждает приём Шишкова в их славные ряды.

— Дело действительно дрянь, Сверчок. — Василий Жуковский, он же Светлана, воспитатель цесаревича и личный друг императорской семьи (по слухам не только друг), взглядом призвал поэта к серьёзности. Его Пушкин послушался.

— Хорошо. К делу. — Александр сел за стол, оказавшись напротив всех остальных, как школьник перед экзаменационной комиссией. — Зачем звали? Что хотели?

— Чтобы ты не натворил ещё дел, Саша, и не погиб бесславно. Разве это недостаточная причина?

Пушкин задумчиво посмотрел на Палетика, Петра Ивановича, способного говорить совершенно любые по смыслу вещи одинаково очаровательно. Первоприсутствующий Первого отделения Пятого (уголовного) департамента Сената, при всей условности его положения, имеющий статуса значительно больше чем реальной власти, казался Пушкину весомее действительных министров. Пётр Иванович являл собою власть переросшую необходимость непременного ежедневного подтверждения своей силы.

— Достаточная, Пётр Иванович. — согласился поэт, встречной любезностью не используя прозвище Очарованный челнок.

— Кроме того, ты ведь герой, Сверчок, а герой не должен потерпеть поражение. — насмешливо заметил министр юстиции и статс-секретарь Дмитрий Васильевич Дашков.

— Выражайся яснее, Чу.

— Дашенька хочет сказать, что твоя дуэль с корнетом — подвиг, — поспешно вмешался Жуковский, чтобы не дать разгореться ссоре недолюбливающих друг друга Дашкова и Пушкина, — но лишь один из многих. Ты стал почти как древнегреческий герой, Сверчок, вот о чем речь. Сам не знаешь насколько, впрочем. Вот мы и собрались для того, чтобы поведать тебе это. Не обижайся, но так нужно.

— Хорошо. Говорите. Я жду и весь превратился в слух.

— Рассказ наш может показаться тебе выдумкой, дорогой друг. Позволь сперва продемонстрировать серьёзность наших слов.

Шишков хлопнул в ладоши, после чего дверь отворилась и в комнату вошёл лакей, несущий поднос с неким круглым предметом, покрытом салфеткой. Торжественно поставив поднос на стол, лакей удалился.

— Фокус! — заявил министр внутренних дел, нервным движением смахивая салфетку. На подносе красовалась голова человека.

— Что это? Или, вернее, кто это?

— Не узнаете? — удивился Палетика.

— Погодите… это ведь…

— Голландский посланник, дорогой друг. Правильно говорить Нидерландов, но если дело в их землях пойдёт и дальше так как идёт, кроме Голландии решительно ничего не останется… а ты молодец, Саша, даже не моргнул.

— Геккерн.

— Он самый.

— Думаете удивить меня отрезанной головой? Но я не первый день в высшем обществе.

— Хм. Действительно.

— Кто же так ловко отделил её от тела?

— Кто совершил этот подвиг, ты хочешь узнать? Понятное дело — герой. Это их занятие. — Дашков взглядом попросил у Крылова разрешения закурить. Тот отрицательно качнул головой.

— Минутой ранее, Чу, ты произвёл в герои меня, из чего я заключаю две вещи. Во-первых, слово это тебе неприятно, поскольку недоступно, во-вторых, мне предлагается роль убийцы ещё и барона? Не слишком ли много для скромного литератора? И почему я?

— Не только вы, дорогой друг, — мягко заметил Палетика, — но ваша роль, безусловно, главная. Именно вы раскрыли заговор.

— Моё любимое занятие.

— Не без помощи друзей, разумеется.

— Ещё бы! У Ахилла был Патрокл, у Александра Великого был Гефестион, да что далеко ходить? У государя императора был и есть Бенкендорф! Мне кажется, что если кому и раскрывать заговоры, то нашему дражайшему шефу жандармов. Не находите?

— Вы правы, дорогой друг. Однако, рискну показаться дотошным, у вас друзей куда больше.

— Ого! Значит я победитель!

— Да хватит юродствовать, Сверчок! — Блудов с досады хлопнул ладонью по столу слишком сильно, так что самому стало больно. — Времени нет, а он кривляется словно мальчишка. — пояснил он в ответ на укоризненые взгляды товарищей.