Крепостной Пушкина 2

Глава 18

Кавалергард. Часть первая.

Российские императоры традиционно недолюбливали Москву. Этот город было сложно перестроить, ни в прямом, ни в переносном смысле, уж сколько усилий не прилагалось. Даже пожар Наполеона не смог поделать почти ничего — не успели в столице толком подумать как воспользоваться оказией и внести благопристойные изменения в планировку, как Москва уже оказалась отстроенной приблизительно в том же виде, что и пребывала ранее. Подобный факт «непослушания» раздражал самодержцев.

Ещё более раздражала московская вольница, опасное наличие которой проглядывалось сквозь внешнее благодушие, нарочитую нерасторопность и показную лень. У московских дворян прибывающих в столицу не было должного пиетета как перед самим городом на Неве, так и перед его обитателями. У провинциальных дворян он был, но Москва по каким-то ей одной ведомым причинам не воспринимала себя провинцией.

Ни знатный вельможа, ни представитель семьи ведущей род от Рюрика или Гедемина, а простой дворянчик, только вышедший в свет из-под маменькиных юбок, попадая в Петербург глядел с любопытством, интересом, качал головой, восхищался устройством, вздыхал (считая, что от него этого ждут), ругал Москву «цыганским табором» и «купеческим городишкой», вообще всячески отдавал предпочтение столице, но делал это с такой нежностью к ругаемому объекту, что петербуржцы интуитивно ощущали подвох.

— Эх, когда же настанет время, чтобы и наша Москва стала хоть вполовину хороша как град Петров? — вещал очередной москвич своим новым друзьям в каком-нибудь заведении существующим специально для укрепления дружбы. — Вот нет никакого сравнения. Здесь все ровно, аккуратно, и полицейские не пьяные с утра. Сразу виден закон и порядок. А у нас что? Улицы все вкривь да вкось. Кареты порою проваливаются, а всем как дела нет. Бардак.

— Ну что вы, право, — возражал ему польщенный новый друг, — бывал я в Москве, это прекрасный город. Не Петербург, конечно, но очень красив и обладает своей прелестью.

— Азия-с! — не принимал утешений москвич. — Уж мне виднее, поверьте. Чистый восток. Ах, как в Москве живут! Если человек не обедает, то он как минимум чай пьёт, или думает об ужине. Уж я то знаю. Одно выручает — мундиры. Снять их, да одеться по-персидски, так никто и не отличит. Другое дело вы. Хотел государь наш Пётр Алексеевич здесь видеть град не хуже любого германского — так и вышло. Вас хоть в китайское обряди, все равно не обманешь, сразу видно — город не хуже, а лучше любого немецкого. Я в том уверен, пусть и не был у басурман. Взять всех отсюда, да отправить королю Прусскому, а оттуда людей — сюда, никто и не заметит подмены. Молодцы.

Собеседник вежливо кивал, но чудилось ему в источаемых похвалах нечто иное, не высказываемое вслух. Будто гость не столько хвалит, сколько упрекает. «Не заигрались ли вы в немцев?» слышалось в речах москвича.

Сама Златоглавая занимала в империи особое место. Особость начиналась с власти, или, лучше сказать — особому месту особая власть.

С одной стороны, непосредственно город относился к Московскому уезду, то есть являлся уездным городом, со своим уездным предводителем дворянства. Поскольку он (город) был довольно большой, то хватило его и на губернию, именуемой по нему Московской, значит город одновременно являлся ещё и губернским городом, с губернским предводителем дворянства. Раз есть губерния, то должен наличествовать губернатор. Он наличествовал. С другой стороны, Москва казалась великоватой и для губернии, потому губерния входила в генерал-губернаторство. Одна. То было исключением, ведь генерал-губернатору вменялся в обязанности надзор над несколькими губерниями разом, но… и здесь фактор Москвы перевешивал. В наличии, таким образом, имелись и губернатор и генерал-губернатор, власть которых делилась не совсем точно, чтобы не сказать ситуативно.

Безобразов Москву любил, сам не зная почему и не задумывался об этом. Ему в ней было хорошо. Вот и сейчас, сильно уставший после пути из Санкт-Петербурга, он с чувством облегчения сдал коня у въезда и пересел в коляску.

— Пошла! — объявил извозчик, добавив несколько прилагательных. Пётр улыбнулся: знаменитый указ Елизаветы о запрещении бранной речи в Москве никто не отменял уже скоро как век, вероятно в ожидании, что произойдёт чудо и он начнёт действовать.

Добравшись до нужного места, Безобразов прошёл мимо ограды одной из известных всему городу усадеб. Проигнорировав роскошные ворота, он двинулся дальше, к менее приметной калитке, замок которой открыл ключом. Попав внутрь, Пётр оказался в неком подобии парка, где на небольшом пространстве кусты и деревья росли столь густо, что почти сразу укрыли его от любых любопытных глаз. Пройдя до построек, он свернул в сторону небольшой избушки у хозяйской конюшни. Его заметили работавшие там люди, но никак не отреагировали. Пётр открыл дверь и скрылся за ней.

Несколько часов спустя, когда начало темнеть, к избушке подошёл крепкого вида высокий крестьянин и сильно дважды стукнул в дверь, после чего отошёл. Дверь отворилась, из неё показался Пётр Романович, но в виде не самом привычном. Теперь он был монах, множество которых обитало в Москве, и если не поверить в возможность быстрого роста бороды, то можно было сделать вывод о том, что она накладная. Выглядело, впрочем, гармонично. Безобразов ссутулился и молча двинулся по известному ему направлению.

Путь привёл его на Красную площадь, по которой он неспешно прошёлся до Верхних торговых рядов к памятнику Минину и Пожарскому. Там он поклонился, осеняя себя крестным знамением. Затем полюбовался собором Василия Блаженного и свернул к Спасским воротам Кремля. Там его пропустили беспрепятственно. Пройдя мимо Малого Николаевского дворца, по Ивановской площади он подошёл к ограде зданий Чудова монастыря. Здесь пройти было уже сложнее и бдительный страж задал Петру вопросы, ответы на которые, впрочем, совершенно удовлетворили его, после чего Безобразов степенно двинулся дальше.

— Вы не убили его. — резкий неприятный голос утверждал, а не спрашивал.

— Не убил.

— Отчего же, позвольте узнать? Вам помешали? Предупредили? Вас ожидала засада?

— Нет.

— Быть может, после вашей предыдущей неловкости, наш друг прибавил к кольчуге латы и спит в них подобно Байярду?

— Нет. Всё куда проще.

— Окажите любезность, объяснитесь.

Безобразов подавил вздох. Он чувствовал раздражение.