Большие дела

— Немедленно раздевайся! — приказываю я.

Она послушно протягивает руку к поясу халата и дёргает за кончик бантика. Скользкий атласный пояс легко развязывается, и Наташка распахивает халат. А под ним ничего не оказывается.

— Ого! — упираю я руки в бока. — Кого это ты ждала?

— А мне мама твоя позвонила, — смеётся она, — и предупредила, что ты придёшь. Вот я и приготовилась. Сижу, жду, пока твои собрания закончатся.

Мама. Сюрприз испортила. Ну ладно, прощаю.

И уже не думая о маме, закудыкиваниях и испорченных сюрпризах, я опускаюсь на колени и склоняюсь над Натальей. Обнимаю и прижимаюсь к ней, вдыхаю её запах, и вспоминаю волнующий и срывающий крышу вкус.

— А помнишь, — говорю я, чуть отстраняясь от неё, — ещё не так давно, прошлой зимой, я тебя чмокнул, когда ты мучила меня математикой? Помнишь, как ты покраснела?

— Да, — кивает она.

— И что с тобой случилось с того времени? — смеюсь я. — Не прошло и года, а ты уже такое вытворяешь безо всякого стыда.

— Ах, ты! — притворно строжится она, хватает меня за голову и притягивает к себе. — А ну-ка поди сюда! Вот я тебе покажу!

Она крепко и сладко меня целует, и я, как человек счастливо сохранивший жизнь, после того как прошёл по канату над пылающей бездной, взлетаю к небу от счастья. И ничего другого мне сейчас не нужно. И ничто меня не интересует в этот прекрасный момент — ни судьбы империй, ни тем более собственные успехи и достижения. Всё, что мне сейчас надо — только она, Рыбкина.

— Ты сегодня… — подбирает она слова, когда мы счастливые лежим в обнимку на диване. — Ты сегодня такой… на себя не похожий…

— Просто соскучился очень, — шепчу я и нежно прикусываю ей мочку.

А потом мы идём ко мне и ужинаем с моими родителями и с Трыней. Я позвонил и пригласил его тоже.

— А поехали завтра на дачу! — предлагает он. — Всё равно же воскресенье. У нас вид такой красивый на реку открывается с обрыва. Баню можно истопить или шашлык сделать. Ну, или просто по лесу погулять.

— А Юля поедет? — спрашивает Наташка.

— Нет, она с родителями к родственникам уехала на праздники на Алтай.

— А она тебе еду приходит готовить, когда дяди Юры нет? — интересуюсь я.

— Да чего мне готовить-то? Я и сам могу себя прокормить спокойно. Книга с рецептами имеется. Но я и так наловчился уже безо всяких книг.

— Андрюша, — говорит Мама, — ты к нам приходи кушать, когда Юрия Платоновича дома не бывает.

— Да зачем, Анна Никифоровна, не беспокойтесь, я самостоятельный.

— Самостоятельный, — улыбается мама и качает головой. — А стираешь ты как?

— Так у нас машинка автоматическая, «Волга». От неё, правда, пробки вышибает иногда, но это дело поправимое.

— Андрюх, а если бы дядя Юра на длительное время тебя оставлял одного? Ты как, справился бы? На месяц, скажем, или на два? Ну, мы бы тебе помогали, естественно.

— Справился бы, — кивает он, — это по-любому лучше, чем всё бросать и в Москву переезжать. Хотя съездить посмотреть, что это за Москва такая, можно, конечно. Юлька была, говорит, понравилось.

Утром мы едем на дачу к Трыне и Платонычу. Платоныч из столицы ещё не вернулся, и Андрюха везёт нас на правах хозяина. Он хваткий и основательный, как человек изрядно намыкавшийся за свой короткий век и теперь получивший вдруг человеческое добро и любовь.

Он это ценит, я вижу и невооружённым глазом. И не просто ценит, а будет сражаться, если придётся, за свою новую семью и обретённые ценности до конца. Ценности не материальные, а духовные. А ещё он сейчас влюблённый малый в конфетно-букетном периоде.

Сегодня мороз отступил, но, всё равно, температура ниже нуля. Небо серое, и время от времени начинает идти мелкий снежок, собирающийся и бьющийся на холодном асфальте робкой позёмкой.

Вид с участка действительно открывается очень красивый. Пока Андрей с папой разжигают печь и камин, я с мамой и Наташкой любуюсь ещё не замёрзшей рекой, медленно текущей внизу и деревней Смолино, расположенной на том берегу и будто лежащей у нас на ладони.

Дом у Платоныча небольшой, но добротный, сложенный из бруса. На участке растёт несколько садовых деревьев, стоит бревенчатая банька и просторная беседка с видом на реку.

Когда истопники выходят из дома мы все вместе идём гулять по лесу. Кругом сосны, народу никого. Одинокие домики, уже впавшие в зимнюю спячку, высокие деревья и небольшие лужайки.

— Может, нам тоже дачу завести? — говорит мама. — У нас участки будут раздавать скоро. Я что-то не записалась, а сейчас подумала, может и нам надо?

— Конечно, надо, — утверждаю я.

— А в каком месте? — уточняет отец.

— А вот, мы проезжали сегодня, за химкомбинатовским пионерлагерем направо.

— Это за «Орлёнком» что ли? Как из города ехать, то справа?

— Ну, да, в сторону к реке. Там аж по десять соток сказали нарезать будут, но нам столько не надо, правда?

— Как не надо? — удивляюсь я. — Ещё как надо. Десять — это минимум. Бери, мам, а если сможешь, то и два бери.

Все смеются моей жадности. Ну и зря, место хорошее, со временем будет дорого стоить. Мы бредём по лесу. Приятно побыть с семьёй и просто ничего не делать. Родители чуть отстают, а мы вяло шагаем впереди.

— Ну что, — обращается ко мне Трыня, — дозвонился Ирине?

— Какой Ирине? — без задней мысли спрашивает Наташка.

Кхе-кхе… Вот же засранец, главное, смотрит таким чистым и невинным взглядом. Это что? Типа предупреждение? Ромео, ёлки, влюблённый.

— Дозвонился да, — говорю я, как ни в чём не бывало. — И встречался даже, когда она из Москвы приезжала. Всё решили в нашу пользу. Благодаря тебе, сто процентов.

— Ирина, — отвечает Трыня Наташке, — это из горкома комсомола девушка. Меня Егор ей просил букет цветов купить.

Паразит, ты Трыня. Наташку-то я цветами не особенно балую. Пару раз всего покупал, а зря, надо бы повнимательней быть. Она смотрит доверчиво и открыто и у неё ни один мускул не дёргается, но я замечаю. Я-то её знаю, поэтому не могу не заметить быструю и почти прозрачную маленькую тень, мелькающую на её лице.

— Это по Скачковским делам, — поясняю я ей.

— Красивая? — как бы безразлично спрашивает она и я, хоть и злюсь на Андрюху, не могу сдержать улыбку.

В своём репертуаре. Обещала она мне не ревновать, да?

Наташка берёт меня под руку и кладёт голову мне на плечо. Я незаметно для неё показываю кулак Трыне, а он изображает праведно-пионерский горящий взгляд, мол, что я такого сделал? И ты же сам говорил, что это чисто по работе.

А в глубине этого взгляда читается предупреждение. Будешь за бабами бегать, расскажу Наташке. Блюститель нравственности. Детский сад, в общем.

— Да, она старая, — говорит Трыня, взмахивая рукой.

— Ага, песок сыплется, — добавляю я, глядя на него и качаю головой.

Змей.

День проходит в счастливом ничегонеделаньи, а утром я еду на работу. На проходной сталкиваюсь со Снежинским.

— С праздником, Эдуард Фридрикович, — улыбаюсь я. — Как отметили.

— Скромно, — кисло улыбается он. — По мере собственных достижений, а они у нас более, чем скромные.

— Тосковали, небось, по утраченной коллекции шедевров мировой фотографии?

Он поджимает губы и ничего не отвечает.

— Послушай, Эдик, — беру я его под локоть. — Но ты же сам виноват. Кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет, знаешь ведь. Надо дружить, а не воевать. Это закон для успешного человека будущего. Ладно, ты парень ещё молодой, относительно, конечно, но из комсомола не исключённый. У тебя вся жизнь впереди. Главное, сделать правильные выводы из произошедшего, не зацикливаться на поражениях и не забывать, что надо любить, а не воевать. Мейк лав нот вор. Ну а о порнухе не горюй, радуйся, что освободился от зависимости. Сексоголик.

Он стоит и хлопает глазами, а я иду на своё рабочее место.

— Егор, привет! — встречает меня Галя.

— Галка, ты вообще не уходишь что ли? Живёшь здесь? Признавайся. Ни разу позже меня не приходила, да?