Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 31



Но обратимся к героине нашего рассказа. Она родилась в 1928 году в Кенигсберге в семье зажиточных негоциантов по фамилии Шлоссберг, что означает в переводе с немецкого «замковая гора». В 1933 году, когда к власти пришел Гитлер, Шлоссберги бросили все и уехали в Палестину. Поселились в Тель-Авиве. В 1943 году наша героиня, которой было тогда 15 лет, встретила Ицхака Рабина. В 1949 году они поженились. А в 1995-м, за несколько лет до золотой свадьбы, Лея стала вдовой первого израильского премьер-министра, убитого по политическим мотивам. В немалой степени ее стараниями он был превращен в национального великомученика. Но даже ей не удалось раскрыть тайну его гибели. Лея Рабин вспоминала: «Я услышала три коротких разрыва. Что это было? Хлопушка? Пистоны? Вдруг оказалось, что я стою одна и кто-то кричит: „Это было не по-настоящему“. После этого второй телохранитель втолкнул меня в следующую машину в ряду. Это была та же машина с телохранителями, что сопровождала нас от дома до демонстрации. „Кадиллак“ с Ицхаком, водителем Дамти и телохранителем Йорамом Рубином медленно отъехал. Затем отъехала машина, в которой сидела я. Мы поехали мимо толп, по улицам, не останавливаясь на красный свет. „Куда мы едем?“ — подумала я. Я не видела ни „кадиллака“, ни других машин с охраной. Я полагаю, ребята сами не знали, куда мы едем. Снова и снова я спрашивала их: „Что случилось?“ — и каждый раз они отвечали мне: „Это было не по-настоящему“».

Крики «это не по-настоящему!», точнее, «стреляли холостыми!» слышала вся страна, сидевшая в эти минуты перед экранами телевизоров, поскольку несчастье случилось в конце широко разрекламированного митинга в защиту мирных соглашений в Осло, в эффективности которых к тому времени вроде бы сомневался и сам Ицхак Рабин. Так утверждал бывший начальник Генштаба Дан Шомрон во время гораздо более поздней телепередачи, в которой я принимала участие. Говорил он это членораздельно, в микрофон, ничуть не пытаясь скомкать сказанное или подвергнуть его сомнению. Тогда, на рубеже 1999 года, это еще считалось ересью. Сейчас мнение политологов-международников, согласно которому Соглашения в Осло в силу их несовершенства изначально не могли привести к миру между Израилем и палестинцами, распространилось столь широко, что стало почти неоспоримым. А требование повторного следствия по делу убийства Ицхака Рабина по причине целого ряда нестыковок в первоначальной версии продолжает висеть в воздухе.

Лея Рабин была заинтересована в дополнительном следствии, но при этом до конца своих дней продолжала клеймить и люто ненавидеть людей, признанных виновными в смерти мужа. Так же яростно она продолжала настаивать на реализации Соглашений в Осло. Создавалось ощущение, что мирный процесс — не политическое приключение, предпринятое ее вечно колеблющимся и усиленно рефлексирующим покойным супругом, а дело жизни самой Леи. Ей удалось заставить правое правительство выделить солидную сумму из бюджетных денег на строительство Центра имени Рабина, музея и места встреч единомышленников, настроенных на продолжение мирного процесса всеми возможными и невозможными способами.

В самый разгар кампании по сбору средств на этот центр меня пригласили на заседание, посвященное увековечению памяти убиенного премьер-министра. Народу было много. В основном представители левого лагеря, журналисты, писатели, историки и политики. Пригласили меня как специалиста по «русскому голосу». Присутствующие очень хотели присоединить этот «голос» к общему потоку славословия Рабину и действиям в поддержку мирного процесса. «Голос» в большинстве своем сопротивлялся и тому и другому.

Опрашивали по очереди. Когда подошла моя очередь, Лея Рабин, сидевшая во главе стола, повернулась всем телом и подняла на меня тяжелый, недоверчивый и хмурый, но с оттенком ожидания взгляд. Она выглядела совершенно безупречно, ее можно было принять за киноактрису, исполняющую роль вдовы премьер-министра. Ни один волосок не шептался с ветерком, поднятым вентилятором, ни одно движение не казалось лишним, жемчужные бусы лежали на груди так ровно, словно их только что поправила заботливая костюмерша. «Почему ваши люди ведут себя оппозиционно?» — спросила вдова хриплым голосом. В тоне вопроса затаились обида и гнев, сдобренные толикой презрительного превосходства.

Мне показалось, что я попала на проработку общим собранием с участием партактива. Ответ, впрочем, был готов заблаговременно. «Канонизация Рабина-мученика слишком напоминает культ личности, чтобы увлечь публику, бежавшую из бывшего СССР. Кроме того, исторический закон „Sic transit Gloria mundi“ позволяет предположить, что даже Юлий Цезарь был бы со временем забыт, если бы не Шекспир. И если современного Шекспира найти не удается, лучше оставить этот вопрос на усмотрение потомкам». Установилось недолгое молчание. Лея смотрела на меня исподлобья, но не враждебно. Потом покачала головой, отказывая времени и провидению в доверии.



Умерла она в 2000 году. Не знаю, как бы сложилась судьба ныне прозябающего мемориального центра имени ее мужа, живи Лея по сей день. У нее было странное, почти гипнотическое, влияние на окружающих. Ее боялись ослушаться, но по большому счету не любили. Не любили настолько, что, когда она заявила о своем желании покинуть Израиль в связи с тем, что правые пришли к власти, был объявлен всенародный сбор средств на ее отъезд. Пошел слух, что дело идет споро и жертвуют охотно. Лее пришлось выступить с квазиизвинением по поводу того, что ее слова якобы были плохо поняты. Тогда же вновь всплыла история с золотой брошкой. И снова пришлось оправдываться и отрицать то, что в 1994 году вызвало один из скандалов, связанных с женой премьер-министра. Якобы во время торжественной церемонии подписания мирного договора с Иорданией Лея Рабин потеряла золотую брошь. И тысячи солдат элитных войск были специально доставлены на этот пограничный участок перетряхивать песок. Брошку, по слухам, так и не нашли.

В интервью, взятом незадолго до смерти Леи Рабин, журналистка газеты «А-Арец» Тамар Авидар не постеснялась спросить в лоб: «За что вас не любят?» «Меня не любят на блошином рынке в Яффо, — ответила Лея, — но это вопрос политики. Зато в моем супермаркете в Рамат-Авиве ко мне относятся замечательно». Можно интерпретировать этот ответ двояко: как высокомерную наглость и как чистосердечный ответ человека, для которого мнение окружающих о нем, а тем более мнение улицы не имеет большого значения. Отметим, что Яффо считается городом неашкеназской бедноты, традиционно правой в политическом плане, тогда как Рамат-Авив является оплотом либеральной элиты.

Она была женой офицера, генерала, начальника Генштаба, посла в США, министра и премьер-министра, нобелевского лауреата. И она стоила ему недешево. Одевалась в бутиках от Диора и де ла Ренты и держала в доме высокий европейский стиль, как подобает генедике фрау из хорошего прусско-еврейского дома. Между тем ее свекровью была Красная Роза, мать Ицхака Рабина, знаменитая суфражистка и социалистка. Можно себе представить силу этого семейного противостояния… В семидесятых годах израильтяне жили бедно и возводили скромность в принцип — держать валютные счета за границей запрещалось под страхом тюремного наказания. Но Лея Рабин, став из жены посла Израиля в США женой премьер-министра, не стала закрывать посольский валютный счет в американском банке, хотя и обязана была это сделать. Более того, она свободно этим счетом пользовалась.

По нынешним подсчетам журналистов, в апогее этого скандала на счету лежало 60 тыс. долларов. Когда скандал разразился, публиковали гораздо меньшие цифры, словно не верили самим себе: 60 тыс. долларов в 1977 году в глазах среднего израильтянина были неслыханным богатством. После того как статья об американском счете премьер-министра была опубликована в газете «А-Арец», Ицхак Рабин подал в отставку. Вскоре, правда, он снова оказался на гребне политической волны. Говорили, что самому Рабину вовсе не нравится работать политиком. Он и сам утверждал, то ли в шутку, то ли всерьез, что с большим удовольствием работал бы агрономом. Сплетничали о том, что Рабин всегда был и оставался ведомым, а дергала за ниточки она, Лея. И что не будь ее, не было бы и того Рабина, которого знает история.