Тема с вариациями

К с а н т и п п а. Все равно будет так, как он решил. И если ты уклонишься, тебе несдобровать. С этим и пришел Агиррий.

С о к р а т. Я так и понял. Хорошо, я не уклонюсь.

К с а н т и п п а. Нет, ты обещай, что скажешь «я согласен». Если тебе не жаль себя, так хоть подумай обо мне и детях!

С о к р а т. Ты останешься мной довольна.

К с а н т и п п а. Ох, Сократ! Я же тебя знаю. Ты своими вопросиками можешь заставить человека…

С о к р а т. Только не повторяй того, что тебе сказал Агиррий. Когда я спрашиваю — это не игра. Я действительно пытаюсь вместе с другими что-то понять. Это непросто. Ведь каждый начинает с того, что он прав. И на пути к истине — тупость, лень, амбиция, предрассудки, недоверие и подозрительность. А когда наконец ты вместе с человеком приходишь к ответу, то иногда вместо благодарности можешь получить ненависть за то, что лишил его иллюзий, с которыми ему было удобно жить. Ты можешь открыть человеку глаза и увидать, что он стал смотреть на тебя как враг. Ничего не поделаешь. Такова подчас плата за правду. Цена истины не находится в этом кошельке. Ты уже давно моя жена и родила мне троих детей. Так неужели тебе все сразу стало неясно, когда возник этот кошелек с деньгами?

К с а н т и п п а. Ты хочешь меня пристыдить? А мне не стыдно. Ведь это мне приходится сводить концы с концами! Перешивать из одной тряпки другую! Выкручиваться, чтобы накормить вас всех! Ведь ты и твои трое детей каждый день хотите есть! Или ты этого не заметил? Да, ты не берешь денег за свою мудрость, хотя среди тех, с кем ты беседуешь, есть такие, которые не знают, куда деньги девать. Ты так решил, и я не возражаю. Но почему не взять денег за глупость? Сколько людей получают за нее плату и преуспевают!

С о к р а т. Ты поставила меня в тупик. Я не всегда могу объяснить, почему я что-то могу делать, а кое-что — нет. Не могу, и все.

К с а н т и п п а. Это не ответ.

С о к р а т. Но почему-то я думаю, что если бы я был иным, то с какой стати ты жила бы с этим лысым стариком, не очень здоровым и очень некрасивым?

К с а н т и п п а. Чурбан ты! Наказание мое! Да ты такой, потому что тебе лень меняться.

С о к р а т. И поздно.

К с а н т и п п а. Говори что хочешь, но знай: всему есть пределы. И моему терпению тоже.

С о к р а т. Вряд ли.

К с а н т и п п а (удивленно). Это еще почему?

С о к р а т. Потому что я тебя люблю.

К с а н т и п п а. Ну, лжец ты, лжец! Просто не знаю, что мне с тобой делать!

С о к р а т. А представь, что ты делала бы без меня, и тебе все станет ясным.

К с а н т и п п а. Значит, мы не возьмем этих денег? Это твое последнее слово?

С о к р а т. Да. Можно продавать свой труд, но не себя.

К с а н т и п п а. Ну, берегись! Клянусь собакой, сейчас я убью тебя или себя! (Бегает в поисках подходящего орудия, хватает палку и замахивается на Сократа. Но, видя, что он с интересом наблюдает за нею, отшвыривает палку в сторону и в бешенстве отворачивается. После паузы.) Так как же ты все-таки намерен поступить?

С о к р а т. Оставаться самим собой, любимая.

Большая пауза.

К с а н т и п п а. Пошли, я сделаю тебе прохладный напиток из виноградного сока с корицей, как ты любишь.

Оба уходят.

Х о р. Мда… Вот почему я никогда и не берусь судить о чужих семейных отношениях. Ты думаешь, они идут разводиться, а оказывается, в противоположном направлении.

На сцене небольшая трибуна, на которой сидит  К е ф а л. Рядом стоит философ  Г о р г и й, а неподалеку — А г и р р и й. На авансцену выходит  Х о р.

Х о р. Значит, так: представьте себе, что там, где вы, — площадь, на которой собрались афиняне. Ситуация на данный момент такова: уже выступили видные люди, философы, и все идет как по маслу. Обстановка, как видите, тогда была примитивной. Никакого президиума, нет трибуны для оратора. А просто в кресле сидел Кефал, а философ Горгий выступал даже без подготовленного текста. Ну, отсталая техника, что говорить. Где-то там среди толпы — Ксантиппа. А Сократа нет, чем Кефал, естественно, недоволен. Можно бы и закруглять сборище. Но нужна, сами понимаете, хорошая точка. Конечно, Кефал ее и поставит. Но представьте, потом вдруг ввалится Сократ и ляпнет что-нибудь несуразное. Так митинги не организуют. Даже в те времена их на самотек не пускали. Агиррий взволнован. Его тоже можно понять — он отвечает за порядок. Но вот Горгий заканчивает свою речь.

Г о р г и й (обращаясь в зал). Это все, что я могу сказать вам, вольные граждане Афин. Из двух зол выбирают меньшее. Да, война — это зло. Но еще большей бедой было бы оказаться под пятой у Спарты. А потому к оружию, афиняне! И если мы будем едины, мы победим!

К е ф а л. Благодарю тебя, Горгий. Ты говорил как истинный сын Афин и мудрец.

Указывает на место подле себя. Горгий располагается там.

Похоже, высказались все. Или я ошибаюсь, Агиррий?

А г и р р и й. Еще как будто просил слова Сократ.

К е ф а л. Что же, раз просил, послушаем и его, граждане. Пусть говорит Сократ.

А г и р р и й. Но я его что-то… (Заметив Ксантиппу.) А где Сократ?

К с а н т и п п а (подходя). Пропал, как сквозь землю провалился, старый боров!

К е ф а л. Кто эта женщина?

А г и р р и й. Жена Сократа, Ксантиппа.

К е ф а л. Ах, знаменитая Ксантиппа! Ну как же, слышал.

К с а н т и п п а. Голову ему проломить мало за то, что он заставил ждать самого Кефала!

К е ф а л. Я-то подожду. А вот народ.

К с а н т и п п а. И не надо его ждать! Все равно он ничего путного не скажет. Да и пока эта черепаха сюда приползет!..

Появляется  С о к р а т.

С о к р а т (добродушно). Тем не менее вот и я, Кефал. Извини, задержался в бане.

К е ф а л. Не было воды?

С о к р а т. Не было мыслей.

К е ф а л. Уж не философствовал ли ты в бане?

С о к р а т. Куда мне. Пытался размышлять. Вернее, банщик открыл мне глаза на кое-что.

К е ф а л. Слышишь, Горгий, оказывается, можно и в бане узнать для себя что-то новое.

Г о р г и й. Тот, у кого уши залеплены грязью, начинает слышать, лишь отмыв их. И видеть, промыв глаза.

С о к р а т. Клянусь бедрами Клеопатры, ты прав, Горгий. И лучше не скажешь. Именно в бане я вижу и слышу лучше всего. Отсутствие одежды, позволяет увидеть людей без их мнимого различия. А глядя на их поведение в бане, можно сделать очень ценные наблюдения.

К е ф а л. Какое же наблюдение ты сделал сегодня?

С о к р а т. Я понял, поговорив с банщиком, что люди делятся на четыре разряда. Первый сам моет себе спину и не моет другим. Второй просит, чтобы ему помыли, и охотно моет тому, кто его попросит. Третий — тот, которому кто-то моет спину, а он — никому. И наконец, четвертый — всегда моет спину другим и даже не успевает помыть собственную.

К е ф а л. Извини, но я не нахожу мудрости в твоем наблюдении.

С о к р а т. Это бывает. С теми, кому всегда моют спину.

К е ф а л. Нам сказали, Сократ, будто ты хочешь присоединить свой голос к тому, что тут было сказано. Это так?

С о к р а т. Рад бы, досточтимый Кефал. Только вот досада, я опоздал и не знаю, к чему присоединяться.

К е ф а л. Это поправимо. Сейчас Агиррий перескажет тебе, о чем шла речь. (Тихо Агиррию.) Только не вздумай упоминать меня. Вместо моего имени говори «народ». Ты понял?

А г и р р и й. Да, Кефал. (Громко.) Сократ, сын Софрониска, слушай. Тут наш мудрый… народ захотел, чтобы философы сказали, как ему быть, раз уж Спарта готовится на нас напасть. И вот философы — все философы без исключения, ты слышишь, Сократ? — пришли к единому мнению, что афиняне должны защищать свой край, не жалея жизни. А один из самых уважаемых философов — Горгий — как раз только что закончил свою речь… И народ одобрил его. Но хотя ты и не считаешь себя философом…