Страница 63 из 73
Известно также, что весьма гуманная и терпимая к проделкам своих подданных Екатерина, следовавшая девизу «Будем жить и дадим жить другим!», иногда вдруг взрывалась и вела себя, как богиня Гера — суровая хранительница нравственности подданных. В этом проявлялись и традиция полицейского государства, и традиции патернали-стической самодержавной власти, носитель которой выступал в роли Отца (или Матери) Отечества, заботливого, но строгого воспитателя подчас неразумных детей — подданных, и просто ханжество, каприз, плохое настроение государыни. Сохранились письма императрицы разным людям, которым Екатерина, по ее же словам, «мыла голову» и которых предупреждала с нешуточным гневом, что за такие дела или разговоры она может употребить свою власть самодержицы и заслать ослушника и «враля» куда Макар телят не гонял, о чем есть свидетельства документов. В свое время, в 1734 году, императрица Анна требовала от главнокомандующего Москвы С. А. Салтыкова вызвать некоего провинившегося попа и именем императрицы «покричать на него». Почти так же писала в 1766 году Екатерина II уже сыну анненского наместника, П.С. Салтыкову, ставшему главнокомандующим Москвы, о болтливом князе А. В. Хованском: «Постращайте его хорошенько. чтоб он сдержал отвратительный свой язык, ибо иначе я должна буду сделать ему больше зла, нежели сколько причинит ему эта острастка». При Екатерине усердно следили за нравственностью жителей столиц, как из высшего свела, так и из низов. Для этого в Тайной экспедиции и полиции собирали разнообразные сведения. Из дела Григория Винского следует, что при выяснении одной банковской аферы в 1779 году по всему Петербургу стали забирать в Петропавловскую крепость (в качестве подозреваемых) молодых людей, соривших деньгами и ведших «рассеянную жизнь». Сведения о таких повесах, по-видимому, были уже известны перед их арестами Шешковскому. Не случайно, что первое, о чем подумал Винский, попав в каземат и почувствовав, что его начинают раздевать, был страх: «Ахти, никак сечь хотят!».
Опасения Винского были небезосновательны: наибольшую известность в обществе Шешковско-му принесли его сеансы «домашнего наказания». Легенда гласит «В кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло и, как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина, вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предполагать того, что ему готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок, и с креслами поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки. Но, несмотря на эту тайну, молва разносила имя Шешковского и еще увеличивала действия его ложными прибавлениями. Во все царствование Екатерины II он был для всех страшным человеком: одно напоминание о нем многих приводило в ужас».
Сама техническая идея опускающегося под пол кресла была известна задолго до Шешковского: подъемные столы использовались для поздних ужинов без прислуги при Елизавете Петровне. Так что у Шешковского вполне могло быть такое механическое кресло; вспомним, что Кулибин придумывал механизмы и посложнее. А вот записок тех, кого Шешковский «воспитывал» таким образом, не сохранилось. Правда, есть одно воспоминание, в котором можно заподозрить намек на то, что мемуарист прошел такую процедуру. В одной беседе он сказал: «Страшный человек был этот Шешковский, бывало, подойдет так вежливо, так ласково попросил приехать к себе объясниться… да уж и объяснится!» Привычка Шешковского исправлять таким своеобразным способом нравы подданных подтверждается и А. Ф. Багговутом, записавшим историю о крестьянине, подавшем Екатерине II челобитную. Крестьянина якобы преследовала убитая им же помещица. Крестьянин, отсидев срок в сумасшедшем доме, надоедал властям просьбами наказать его так, чтобы помещица оставила его преследовать по ночам. Порка, заданная страдальцу по его же слезной просьбе не помогла — призрак убиенной не давал ему покоя. Екатерина вызвала Шешковского и дала ему прочитать челобитную крестьянина. Степан Иванович якобы сказал: «Позвольте мне, Ваше Величество, взять крестьянина с собою, он навсегда забудет свою барыню». Но гуманная государыня на предложение Шешковского не согласилась. Зато она разрешила Шешковскому допросить драматурга Якова Княжнина, человека интеллигентнейшего и слабого. Как пишет Д. Бантыш-Каменский, Княжнин «был допрашивай Шешковским в исходе 1790 года, впал в жестокую болезнь и скончался 14 января 1791 года».
Когда Шешковский умер, новый начальник Тайной экспедиции А. Макаров не без труда привел в порядок расстроенные дела одряхлевшего ветерана политического сыска и особенно развернулся при Павле I, что и немудрено — новый император сразу же задал сыску много работы»[367].
Мы не случайно столь обильно цитировали то, что касается личности Шешковского в книге Е. Анисимова: это, пожалуй, единственная на сегодняшний полнейшая биография человека, непосредственно возглавлявшего политический сыск времен Екатерины Великой.
Но у нас есть и свои соображения насчет оценок этой личности, на которых мы и хотим остановиться.
Шешковский прожил недолгую, но достаточно насыщенную жизнь, насыщенную не столько разнообразными событиями, сколько знакомством с многочисленными людьми (причем, в большей степени с теми, с кем сводила его служба). Видимо, Шешковский родился, что называется «в фуражке»: едва ли не с одиннадцати лет он решил сам для себя, что будет служить в том ведомстве, где окажется востребованным его талант тонкого психолога, крючкотвора и прирожденного следователя. Тайная канцелярия — вог то единственное место, где он мог в полной мере приложить свои способности. Да, его наружность щупленького человечка никак не вязалась с этим грозным заведением. И Шешковский был, скорее, исключением из правил: и Ромодановский, и Ушаков, и Шувалов своей комплекцией полностью отвечали занимаемой должности. Но Екатерина сделала ставку на тщедушного человечка, имевшего в кармане рекомендации и Ушакова, и Шувалова, и не прогадала: Шешковский оказался как раз на своем месте. Добавим к этому его умение толково вести следствие, распутывать невообразимые «клубки», знание, за какую нитку дернуть, где «нажать», а где «расслабить» затянувшийся узел, с кем и как вести беседу, как подойти к тому или иному лицу, дабы суметь получить интересующую информацию.
Но Шешковский не был и выскочкой, он с усердием и старанием прошагал по служебной лестнице — от простого писаря до руководителя, лица приближенного к самой императрице Екатерине Алексеевне. Причем на каждой из ступеней он делал все, чтобы получить похвалу вышестоящего начальника. Не забывал он и о тех, кто стоит ниже его, но от кого во многом может зависеть его успех, его продвижение вверх, его работа в целом. Его коллеги и боялись своего начальника, и уважали, и за глаза величали «чудовищем».
И еще одно: Шешковскому удалось, не прилагая особых усилий, создать себе имидж человека, имени которого пугались даже самые сильные духом, имя которого произносили шепотом, при встрече с которым, начинали дрожать от страха и ст ремились перебежать на другую сторону улицы.
Шешковский, однако, никогда не кичился своей должностью, своими природными дарованиями, своими успехами в следственных делах, своим знакомством с сильными мира сего, тем, что мог одним росчерком пера решать судьбы людей, ранее ему совершенно незнакомых и представляющих различные общественные слои.
Шешковский, таким образом, представлял из себя классический тип европейского чиновника, который действует исключительно ради собственной карьеры, не нарушая закона, не подсиживая конкурентов, заботясь «о славе Отечества» и проч.
367
Анисимов Е. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М„1999.