Последний снег

— Да-а…

— Ты ведь сильнее, ты пробьешься, займешь мне место, — быстро, тревожно заговорила Аня. — Потом выйдешь… Я, конечно, постараюсь от тебя не отстать… Я боюсь за лекарство. Ампулы.

К остановке подъехали сразу два автобуса. Один был грачевский. Еще до того, как он затормозил, к нему плотно прибилась толпа.

Федор раза два согнул в локтях руки, как бы разминаясь перед боем, глубоко вздохнул, набычился, двинулся вперед. Двери автобуса со скрипом отворились, и толпа разом сжалась, а над ней заколыхались корзины, рюкзаки. Высоко держа в руках сумочку, Аня кинулась вслед за Федором в самую людскую гущу, но хватило ее ненадолго. Зажатая со всех сторон, она с минуту видела перед собой напряженный затылок Федора, его перекатывающиеся под тужуркой лопатки. Затем у нее перехватило дыхание, она услышала, как трещит, расползается на груди наспех зашитое в поезде платье. На мгновение ей показалось, что с нее вовсе содрали платье, и она перестала бороться, стояла, прижав к самому горлу сумочку. Наконец ее вытолкнули назад. Она тоскливо глядела в дверной проем, где мелькали головы, локти, корзины, и убедилась, что кидаться туда бесполезно. От мысли, что Федор все-таки попал в автобус, легче не стало — какой толк? При следующей мысли, что Федору уже не выбраться наружу — Аню охватило чувство вины перед ним.

Вдруг пришла неожиданная догадка. А если ей показать шоферу записку Сазонихи, как некоторые делают, получив телеграмму о смерти близкого человека? Она не раз видела: люди суют эти телеграммы в окошко кассы, с мольбой и отчаянием оглядываясь на очередь за билетами… Нет, нет, там совсем другое — там просятся на поезда и самолеты, чтобы успеть на похороны, а тут… не будет же шофер вытаскивать из автобуса одного за другим, да и записку он может принять за липу.

— Аня! Анюта-а!.. — услышала она радостно-отчаянный голос.

Это Федор, подняв оконное стекло, звал Аню. Она подбежала, задрав голову, посмотрела на Федора.

— Извини, я не могла… из-за этого…

Она ткнула подбородком в сумочку, которую держала на груди, не подозревая, что этим никак не спасется.

— Держи, — сказал Федор, просовывая в окно тужурку. — Деньги в кармане. Ищи машину. Плати, сколько попросят и даже больше.

Автобус выпустил синий дым, начал трогаться. На обеих подножках еще висели пассажиры, пытаясь втиснуться внутрь, а изнутри доносилась хриплая ругань кондукторши, требующей освободить двери.

— Возьми сумку, — сказала Аня. — Как приедешь, иди к Сазоновой Анастасии Васильевне. Скажешь: привез лекарство, Аня скоро будет. Если там еще сидит Зоя…

Автобус, зазывая, тяжело взял с места, покатил. Аня побежала рядом, глядя на Федора, который тоже смотрел на нее — выжидательно. Аня молчала, словно забыла о том, что хотела еще сказать.

— Понял, все понял! — крикнул Федор. — Все сделаю.

Федор все понял, больше того — он не просто понял и покорился неожиданному случаю, когда ничего не остается, как ехать одному в неизвестное село к незнакомым людям, а он почувствовал горячую силу, которая заставила его повторить про себя: «Все сделаю».

Плотный, гладкий мужчина беспокойно заерзал на сиденье, косился, вроде бы намекая, что ему надоело видеть Федора нависшим над ним. Федор оторвался от окна, выпрямился, сколько мог — сзади давили на спину. Сумочку Ани он держал на весу, сторожа ее глазами, опасаясь, как бы она не ударилась о твердое. Он хоть и представлял, какие они, ампулы, но сейчас воображение рисовало их такими прозрачными и слабыми, до того не способными выдержать даже малейшие толчки, что Федор пружинил ногами, когда автобус трясло.

Постепенно он приспособился ехать, находя в этих мгновенных, опережающих толчки приседаниях какое-то странное удовольствие. Он даже не замечал, что начинает раздражать очкастого, который то и дело вскидывал голову, пытаясь поймать взгляд Федора. Окончательно усвоив движения, оберегающие сумочку, Федор наконец смог посмотреть в окно.

Свет солнца сделался золотым, в нем не чувствовалось зноя, гасящего краски. Земля, дышащая благодатной сытостью, не скупилась на запахи, шедшие так густо, что их слышно было в автобусе.

Вдруг за спиной возникла возня. Федор потерял равновесие, взмахнул рукой, в которой была сумочка, взмахнул и похолодел, хватаясь другой рукой за плечо очкастого.

— Потише! — процедил мужчина.

— Толкаются… — оправдываясь, сказал Федор и перевел дыхание. Сумочкой, слава богу, он ничего твердого не задел.

— Оплачивайте за проезд, граждане!..

Услыхав голос кондукторши, Федор торопливо, боясь снова качнуться вперед, похлопал себя по карманам белых джинсов, хотя знал: денег в эти карманы он никогда не кладет. Брюки в обтяжку, из них трудно доставать.

— А сколько надо? — спросил он, миролюбиво взглянув на очкастого.

— Если до конца — полтину, — неохотно ответил тот.

Кондукторша уже трясла Федора за плечо. Федор приготовился к худшему и все-таки попробовал улыбнуться, когда кондукторша, краснея от натуги, повторила:

— Билет, говорю, бери. Оглох, что ли?

— Подождите, поищу… — сказал Федор. — Я куртку девушке отдал, а ехать не думал…

— Ищи, ищи, — с подозрительной усмешкой проговорила кондукторша. — Знаю я таких. Деньги на машину копят, бесплатно ездют.

Одна надежда оставалась у Федора: сумочка Ани. Переборов неловкость, он с трудом нащупал замочек, раскрыл сумочку. Словно совершая преступление, он стал перебирать содержимое, добрался до дна и обрадовался: блеснула мелочь. Он выскреб монеты, чувствуя, что кондукторша не спускает с него глаз, стал считать: набралось тридцать две копейки.

— Тридцать две всего, — растерянно сказал он. — А мне до конца.

— Ничего, сойдешь там, докуда платишь… У лесхоза.

— Да вы понимаете…

— Нечего без денег садиться, — отрезала кондукторша. — Да еще с чужой сумкой.

— Человек вот может подтвердить — куртку я девушке оставил, — усмиряя срывающийся голос, проговорил Федор, кивнул на мужчину в очках.

Мужчина смотрел прямо перед собой. Да и кондукторше, уверенной в своем всевластии, напоминание о свидетеле только разожгло самолюбие. И Федор быстро, чтобы опередить ее, готовую еще раз унизить его, сказал:

— Когда вернусь назад, я вам червонец занесу, вы только скажите — куда. Я повторяю: куртку оставил, а денег в ней три с лишним сотни.

— Нет, вы поглядите на него! — вытаращила она глаза. — Мильонер отыскался! Издеваться вздумал… Костя! — Крикнула она, распаляя себя. — Костя, останови машину!

— Ну я за него заплачу, что вы базарите, — вмешался кто-то сзади. — Ехать же надо.

— Нет уж, если на то пошло, — кондукторша задыхалась от злости. — Ни стыда, ни совести у человека…

Автобус остановился. Стало до жути тихо.

— Выходи! — сказала кондукторша.

— Не выйду! — Федора тоже затрясло.

— Будем стоять, пока не выйдешь…

— Вообще-то вы — странный человек, — вдруг ясным, красивым голосом проговорил очкастый. — Очень странный.

Федор посмотрел на лес, остановил взгляд на темной и острой, как наконечник копья, верхушке высокой ели, и почему-то захотелось ему увидеть, какое небо именно над этой елью, небо, скрытое от глаз глухой крышей автобуса.

— Дайте пройти, — тихо попросил он.

Сказал, чтобы услышать и помнить себя. Где уж тут расступиться людям, — Федор, не глядя ни на кого, протискивался к выходу. Спрыгнул на щебень, сошел в кювет, в пыльную траву. И повел взглядом по высокой ели снизу вверх, до самой вершины, пока в глазах не засосало от чистой, пугающей беспредельности неба.

Аня сразу, как только автобус скрылся за поворотом, кинулась искать машину. Ей посоветовали идти к столовой — там обычно полно машин. По пути туда Аню окликнули. Возле закрытого киоска сидела бабка Груня, грачевская. С весны до глубокой осени бабка Груня, еще проворная и бойкая, торговала цветами — в этот раз гладиолусами.

— Это кого же ты раздела, Нютка? — нараспев спросила она. — Или поменялась с кем? Ты же в плаще своем новом уезжала, я из окна видела.